Макамы
Шрифт:
Я расскажу вам, что я видел собственными глазами, а не передаю с чужих слов. В то время как я путешествовал по областям племени тамим на верблюдице отменной и вел в поводу для нее сменную, появился передо мной всадник на темно-бурой верблюдице, плюющейся пеной. Когда мы, поравнявшись, чуть не столкнулись, он громко произнес:
— Мир тебе!
Я откликнулся:
— И тебе мир и милость Бога и его благословение! Кто ты, о рыцарь громогласный, говорящий слова прекрасные?
Он ответил:
— Я — Гайлан ибн Укба, Зу-р-Румма [25] .
— Рад видеть тебя, герой знаменитый, знатностью своей именитый, тот, чьи слова слышны повсюду.
— Да будут долины твои обширны, соседи мирны. А ты кто?
— Исмат ибн Бадр ал-Фазари.
— Да продлит Бог твою жизнь! Рад я славного друга найти, с тобою
Мы поехали вместе, и когда стал донимать нас полуденный зной, он сказал:
— Исмат, не поспать ли нам, что-то солнце припекает.
25
Гайлан ибн 'Укба (по прозвищу Зу-р-Румма) — современник Джарира и ал-Фараздака (ум. 735), поэт-бедуин традиционного направления.
Я ответил:
— Как тебе угодно.
Мы направились к деревьям ала, похожим на девушек, локоны распустивших, и к зарослям тамарисков, шеи свои склонивших. Мы расседлали верблюдов, сели и принялись за еду, но Зу-р-Румма ел очень мало. Потом мы совершили молитву и расположились в тени тамарисков для полуденного сна. Зу-р-Румма улегся, я сделал то же самое: землю под спину себе подстелил, да только сон ко мне не спешил. Тут я увидел невдалеке верблюдицу, изнуренную солнцем, с большим горбом и без седла, а рядом спал человек, как видно, приставленный к ней, — то ли погонщик наемный, то ли раб подневольный. Однако я тут же отвлекся от них — ведь то, что тебя не тревожит, надолго привлечь не может. Зу-р-Румма поспал немного, затем проснулся. А было все это в то время, когда он высмеивал в стихах людей из племени мурра. Тут он возвысил голос и стал декламировать:
Остатки жилища красавицы Мейи! Следы твои ветер шальной заметает. Вот колышки, вот и очаг беспризорный — Никто уж теперь его не разжигает. Осели края водоема пустого, Давно на кочевье никто не бывает. А сколько людей здесь я видывал прежде И Мейю — здесь все о ней напоминает. Я к ней подходил, словно к нежной газели, Что видит чужого — и прочь убегает. Меня не пускал к ней ревнивец, который Ее охраняет, за ней наблюдает. Дойдет моя песня до Имруулкайса [26] — Ведь каждый прохожий ее повторяет. Хула моя к Имруулкайсу прилипла, Как злая болячка его донимает. Да полно! Поймут ли насмешку мурриты — Ведь камень ни чувства, ни чести не знает! Средь них не найдешь благородного духом Героя, что племя свое защищает. Испачканы грязью из лужи упреков, В которую каждый муррит попадает. Они — что куски неотделанной кожи, Когда их дубильщик и мнет и пинает. Их глаз не заметит поступков прекрасных, А ухо красивым речам не внимает. Их взрослые дочери — старые девы: Жениться на них ведь никто не желает!26
Имруулкайс — здесь имеется в виду не известный арабский поэт, а некий человек из племени мурра, против которого направлена сатира Зу-р-Руммы.
Когда Зу-р-Румма дошел до этого стиха, человек, спящий возле верблюдицы, проснулся, стал протирать глаза и сказал:
— Это жалкий Зу-р-Руммка мешает мне спать какими-то корявыми стихами, которые никто и передавать не захочет?
Я спросил:
— Гайлан, кто это?
Он ответил:
— Ал-Фараздак.
При этом Зу-р-Румма распалился и продолжил стихи:
Подлее же прочих — отродье Муджаши [27] ! Пусть облако землю их не поливает! Они неспособны к делам благородным — Их низость, как путы, вперед не пускает.27
Муджаши' — род, к которому принадлежал поэт ал-Фараздак.
Я подумал: «Теперь ал-Фараздак разозлится, возмутится и сочинит сатиру на Зу-р-Румму и на все его племя». Но, клянусь Богом, ал-Фараздак сказал только:
— Позор тебе, Зу-р-Руммка, неужели ты выступаешь против такого, как я, с крадеными стихами?
Потом он снова погрузился в сон, как будто ничего не слышал.
А Зу-р-Румма пустился в путь, и я вместе с ним, и все время, пока мы не расстались, я видел, что он чувствует себя униженным.
АЗЕРБАЙДЖАНСКАЯ МАКАМА
(восьмая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Когда подол моего богатства стал таким длинным, что я мог им подпоясываться, заподозрили меня в том, что деньги я тайком воровал или разбоем добывал. И когда я понял, что никто мне не может помочь, оседлал верблюдов и пустился в темную ночь. Проезжал я местами, куда звери не забегают, птицы не залетают. Наконец землю страха я миновал и в края безопасности попал. Я до Азербайджана добрался, когда верблюды мои усталостью были крепко прибиты, а у коней начисто стерлись копыта.
Хотели пробыть всего три дня и уехать прочь, Но так нам понравилось, что месяц гостили там.Однажды, прохаживаясь по рынку, я вдруг увидел человека — он опирался на посошок и нес на плече небольшой бурдючок. Он был в калансуве [28] , обернут фугой [29] , ноги в сандалии обуты. Он заговорил громким голосом:
— О Боже, все создающий и повторяющий, оживляющий кости и уничтожающий! О тот, кто выводит утреннюю зарю, рассекая тьму, так что светило ходит по кругу, послушно ему! Тот, кто проливает нам милость, чтобы нас она покрывала, кто держит небо, чтобы оно не упало, кто души парами сотворил, сделал солнце светильником и в небо пустил, сделал землю подстилкой, а небо устроил крышей охраняемой, сделал покоем ночь, а временем жизни — день освещаемый, тот, кто выращивает облака, влагу дарующие, и посылает молнии наказующие, знающий то, что за звездами в вышней дали, и то, что ниже границ земли! Благослови Мухаммада, господина посланников, и его благородный род, пусть их слава вечно живет!
28
Калансува — шапка конической формы.
29
Фута — одежда в виде куска грубой ткани, опоясывающей бедра.
Покрывала нужды мне помоги избежать и с дороги чужбины вернуться вспять! Пошли ты мне избавителя, доброго покровителя, кто в благочестии преуспевает, истин ясных не забывает. Пусть бы он дал верблюдицу — домой меня довезти и кое-каких припасов — прокормиться в пути.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я сказал себе, что этот человек более красноречив, чем наш Александриец Абу-л-Фатх. Вгляделся в него попристальнее — а это, клянусь Богом, сам Абу-л-Фатх и есть! Я сказал ему:
— О Абу-л-Фатх! Неужели хитрость твоя проникла и в земли эти, неужели и здешний народ ты уловил в свои сети?
А он ответил стихами:
Я привык день и ночь по дорогам скитаться, И куда меня ветер забросит — не знаю. Как волчок, я закручен суровой судьбою И превратности времени одолеваю. А за нищенство, право, не нужно упреков, Сам попробуй — понравится, я уверяю!