Макамы
Шрифт:
Посмотрите на этих детей, какова их злая судьба — об этом сразу расскажут их бледность и худоба! Ложка похлебки да самая жалкая одежонка — что еще нужно голодному и оборванному ребенку? Но не могу я просить подаяния, честью своей пренебречь — клянусь, я скорее готова в могилу лечь! Однако я вижу: передо мной благородные люди; верю я, что от вас мое спасенье прибудет. Душа подсказывает мне точно: ваши руки — милостей верный источник. Пусть Аллах никогда не пошлет унижения тому, кто поможет нам в горестном положении, кто веки скупости плотно закрыл и взором щедрости нас одарил!
Говорит аль-Харис ибн Хаммам:
— Красноречием этой старухи мы были поражены, красотой оборотов восхищены. И сказали ей:
— Пленила нас твоя речь. А сумеешь ты эти жалобы в одежду стихов облечь?
Она отвечала:
— Зря не буду хвалиться, сами увидите — мои стихи из камня слезы заставят литься.
Мы обещали за стихи ее одарить и, как верные равии [91] , их в памяти сохранить. Но старуха сказала, тряхнув перед нами разорванным рукавом:
91
Равий — в дописьменную эпоху хранитель устной поэтической традиции того или иного поэта (чаще всего его сын или ближайший ученик), позже — собиратель поэтических памятников.
— Сперва на одежду
Затем продекламировала:
Я слезно буду господу молиться, Просить за нас, несчастных, заступиться. Со всех сторон теснят нас беды злые, Нарушив милосердия границы. А прежде тронуть нас они не смели, Шли мимо, отворачивая лица. Текла рекой широкой наша слава, Семьи знатнее не было в столице! Когда поля от засухи скудели, К нам люди шли голодной вереницей — И ни один у нас не знал отказа: Поесть давали вдоволь и налиться. Огни горели для ночного гостя, Не уставала щедрости десница. Казалось, тот поток неиссякаем Но рок велел ему остановиться: Ведь вместо тех, кто нам служил опорой, Нас окружили скорбные гробницы. И мне пришлось покинуть дом высокий, В низине, в жалкой хижине ютиться. Верблюда нет, чтоб погрузить поклажу, Сама должна я с ношею тащиться. Птенцы мои в лишеньях изнывают, Мольбы их день и ночь готовы литься. Аллах, целитель мудрый всех изломов, Хранитель добрый самой малой птицы! Пошли нам в помощь доблестного мужа, В чьем сердце нет порока ни крупицы! Пускай нам жгучий голод он погасит Хоть коркой хлеба да глотком водицы! О, кто развеять сможет наше горе — Аллах ему воздаст за то сторицей! Клянусь владыкой праведных и грешных, Пред кем мы в Судный день должны явиться — Лишь ради них, детей, я к вам взываю, Мне было б легче целый век поститься!Говорит рассказчик:
— Клянусь Аллахом, в наших сердцах от стихов остались жгучие раны, и мы поспешно опустошили карманы. Даже тот ей помог, кто помощи сам постоянно желал, даже тот одарил, кто сам подарков всегда ожидал. Когда она вычерпала всех до дна и от звонкого золота разбухла ее мошна, пошла она прочь, детей за собой увлекая, благодарности изо рта рассыпая.
Мы смотрели ей вслед, не отрывая глаз: всем хотелось увидеть, как их деньгами старуха распорядится сейчас. Я обещал друзьям обо всем разузнать поскорей и тут же отправился вслед за ней. А она побежала на рынок, в самую гущу людей, нырнула в толпу и мигом избавилась от злополучных детей, потом спокойно в пустую мечеть вошла и с лица завесу сняла. Я наблюдал за ней через щель дверную — подозревал, что эта старуха сыграла с нами шутку дурную. Но когда она сдвинула стыдливости покрывало, предо иной неожиданно лицо Абу Зейда предстало. Мне захотелось обманщика врасплох захватить и как следует за плутовство разбранить. А он разлегся в позе самой свободной и стал распевать беззаботно:
Ты постиг ли, мир презренный, Мне действительную цену? Столь искусного в обмане Не найти во всей вселенной! Всех, кто на пути встречался, Я обыгрывал отменно — В ход пускал я, как придется, Зло с добром попеременно! Где читая я поученья, Где стихи слагал мгновенно. Кто вкушал мой кислый уксус, Кто — вино с кипящей пеной. То я был героем — Сахром, То Хансою вдохновенной [92] . Если б шел я, как другие, Ровной поступью степенной, Я бы дни влачил в лишеньях И в печали неизменной, Били б мимо цели стрелы Всех моих стремлений бренных! Стоит ли корить за это — Вы признайтесь откровенно!92
Ханса (Тумадыр бинт Амр) — арабская поэтесса доисламской эпохи (VII в.), знаменитая многочисленными элегиями на смерть своих братьев Сахра и Муавии — героев племени сулейм.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Когда я услышал про все его ловкие похождения и какое цветистое он придумал себе извинение, понял я, что бранить его мало проку: шайтан, сидящий в его душе, не услышит упреков. Тут повернул я обратно к своим друзьям и рассказал им, чему был свидетелем сам. Они опечалились, что даром золото их улетело, и поклялись никогда не иметь со старухами дела!
Перевод А. Долининой
Мекканская [93] макама
(четырнадцатая)
93
Мекка — священный город мусульман; в нем находится главный мусульманский храм — Кааба, к которому мусульмане совершают паломничество (см. также примеч. 5 к макаме 1).
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я покинул славный Дар ас-Салам [94] и отправился в хаджж [95] , как велит ислам. По воле Аллаха завершили мы все обряды и телесную сладость снова вкусить были рады [96] . А когда возвращаться наступила пора, настигла нас летняя, жара, и заставил меня беспощадный зной искать защиты над головой. Я сидел с друзьями под покровом палатки, и наша беседа текла остроумно и сладко. А жара между тем разгоралась, и в камнях раскаленных слепли от солнца хамелеоны. Вдруг перед
94
Дар ас-Салам — «Город мира», т. е. Багдад. Ас-Салам («Мир») — одно из наименований р. Тигр, на которой Багдад расположен.
95
Хаджж — один из пяти «столпов» веры, т. е. обязательных требований, которые ислам предъявляет к верующим, паломничество в Мекку, приуроченное ко времени праздника жертвоприношения (10-го числа мусульманского месяца зуль-хиджжи), связываемого с легендой о постройке Каабы пророком Авраамом (Ибрахимом). Во время паломничества выполняется ряд строго установленных церемонии.
96
…и телесную сладость снова вкусить были рады… — Во время исполнения обрядов хаджжа на мусульманина налагается ряд запретов (в том числе запрет на супружеские отношения, охоту, уход за волосами и ногтями и т. д.).
— Кто ты, старик? И как ты сюда без разрешенья проник?
И ответил он:
— Я — проситель, нужда — мой гонитель, мой жалкий вид — за меня поручитель, ваша помощь — мой избавитель! А что же до моего вторжения, которое вызвало ваши сомнения, то оно не заслуживает удивления, ибо щедрость таит в себе притяжение!
Мы спросили его:
— Как сюда отыскал ты путь? Тебе указал его кто-нибудь?
Он ответил:
— У щедрости есть аромат, влекущий людей в ее благовонный сад. Указало дорогу мне ваше благоухание к сиянию вашего благодеяния, и направил стопы мои к вам добродетели вашей струящийся фимиам!
Тут мы захотели узнать, какую помощь можем ему оказать. Он сказал:
— Желанье мое сейчас вам открою, а вот у сына есть желанье другое.
Оба желания исполнить мы были готовы и к старику обратились снова:
— Ты старший — тебе и первое слово!
Он сказал:
— Это верно, клянусь Аллахом, земли и неба творцом! — Встрепенулся и стал говорить стихи, повернувшись к нам вдохновенным лицом:
Скакал мой конь во весь опор, Но пал в пути, копыта стер. Домой добраться — нету сил Преодолеть пустынь простор. Ни даника [97] в кармане нет, Как нищете я дам отпор?! Смятение играет мной, И хитростей померк узор. Пройти пешком столь долгий путь — Вести с судьбой неравный спор. Отстать от спутников в пути — Принять свой смертный приговор. Моей печали нет конца, И слезы застилают взор. О вы, прибежище надежд, Несчастный длани к вам простер! Дары текут из ваших рук Щедрее, чем потоки с гор. Всегда спокоен ваш сосед — Его не ждет нужды измор. А кто нашел у вас приют — Не ищет уж других опор. Кто вашей милости просил — Не ошибался до сих пор! О, сжальтесь, помогите мне Вернуться вновь в родной шатер! Изведавши мое житье — Мой голод, жажду, мой разор, Роптать вы стали б на судьбу, Ей за укором слать укор. А знали б вы мой знатный род, И добродетели убор, И сколько я наук постиг, И как умом я смел и скор — Тогда б узрели мой талант Несчастьям всем наперекор! О, если б был я неучен И ум мой не был так остер! Безжалостен мой злобный рок, Меня обрекший на позор!97
Даник — см. примеч. 12 к макаме 1.
Сказали мы:
— Эти стихи нам открыли твои страданья и разъяснили твое желанье. Мы достанем тебе верблюдицу и доставим тебя домой. А что у нас сын попросит твой?
Старик приказал:
— Говори, сынок, нам не к лицу немота. Пусть Аллах не наложит печать на твои уста!
Юноша вышел вперед — будто воин ринулся в бой — и в ход пустил, словно меч, язык отточенный свой. И прочел стихи:
О вы, владетели сана, Могучей силы султаны! Встающие на защиту От злобных козней шайтана! О реки благодеяний И милостей океаны! Прошу я только кусочек От жареного барана Или похлебку с лепешкой, Хвалить за то не устану. А если и это много — То лубьи [98] и баклажана. А нет — хоть фиников горстку, Отказываться не стану. Чем можете — поделитесь, Все благо, клянусь Кораном! Нужны мне в пути припасы, Стремлюсь я к родному клану. Я верю, что ваша помощь Надежнее талисмана: Я знаю, ваши ладони В благих дарах неустанны. А ваши уста Аллаху Хвалу твердят постоянно. Желанье мое ничтожно Для тех, кто в щедрости рьяны. Награду за милость вашу Получите без обмана: Стихи, звучащие звонче Касыд [99] любого дивана [100] !98
Лубья — вид фасоли.
99
Касыда — длинное стихотворение-монорим.
100
Диван — см. примеч. 22 к макаме 2.