Макамы

аль-Харири Абу Мухаммед аль-Касим

— Вот что я сочинил сейчас:

Слава Аллаху — целителю, Трепетных тварей хранителю! Спас он меня, но когда-нибудь Сдамся я року-губителю. Рок мне отсрочку пожаловал, Чтоб угодить Повелителю, Но не под силу спасти меня Даже вождю-покровителю [130] , Если придет мой последний час, Ведомый судеб вершителю. Близок, далек он — не все ль равно: Счастья земному нет жителю — Тяжкие беды влекут его К смерти — надежды крушителю.

130

Вождь-покровитель — Кулейб ибн Рабиа (VI в.) — вождь объединения племен северных арабов, пользовавшийся неограниченной властью. Когда он объявлял, например, что животные той или иной территории находятся под его покровительством, никто не смел их трогать.

Говорит

рассказчик:

— Пожелав, чтобы дни Абу Зейда продлились, а страх и болезни отдалились, решили мы встать, боясь его утомлять, но он сказал:

— Оставайтесь, пока светло, — от приятных слов на душе тепло. Беседа с вами меня исцелит, голод души моей утолит и радость притянет, словно магнит.

Мы перечить ему не стали, из сливок беседы долго масло сбивали, пока языки у нас не устали. Знойный день созрел, истомила жара, на полуденный отдых всем пора. Сказал Абу Зейд:

— Вижу, сон вам шеи склонил и глаза соблазнил. Он — могучий враг, побеждающий сразу, и жених, который не встретит отказа. Сам пророк нам в полдень велит отдыхать и шайтану не подражать [131] .

131

Сам пророк нам в полдень велит отдыхать… — Существует множество преданий, согласно которым пророк рекомендует спать в полдень, чтобы ночью вставать на молитву и чтобы легче выдерживать дневной пост в рамадан (см. примеч. 35 к макаме 4); в одном из преданий говорится: «Соблюдайте полуденный сон, ибо только шайтан в полдень не спит».

Говорит рассказчик:

— Мы ослушаться слов его не могли: Абу Зейд улегся — и мы легли. И Аллах ударил нас по ушам и послал дремоту нашим глазам. Вышли мы из-под власти бытия земного, и попали мы в руки сна дневного. Проснулись, смотрим: жары уж нет, потускнел и состарился солнечный свет. Омовение мы поскорей совершили, оба долга сполна уплатили [132] и по домам разойтись решили.

А сын Абу Зейда — рядом с отцом (так похож — как будто одно лицо). Отец говорит ему:

132

Омовение мы поскорей совершили… — Имеется в виду обязательное ритуальное омовение перед молитвой; оба долга сполна уплатили — т. е. совершили сразу две молитвы — полуденную и послеполуденную.

— На гостей, сынок, посмотри: ведь угли голода их жгут изнутри. Вокруг «отца собрания» [133] ты их собери — двери радости голодному отвори. Предложи им отведать «сына теста» [134] , румяного, как невеста. А «сыну теста» пошли в подкрепленье «разумного едока наслажденье» — козленка, зажаренного на углях, желанного гостя на всех пирах. А за ним пусть появится «отец вкуса» — острый и ароматный уксус. Пригласить и «помощницу трапезы» надо — без соли есть ли в пище отрада? И добудь — не забудь — «мастериц приправы» — зелень и пахучие травы. Подай сикбадж [135] — «господина пиров», — такого не пробовал сам Хосров [136] ! А затем и харису [137] — «утеху стола», — чтоб беседа застольная веселее текла! И тащи джаузаб [138] — «госпожу наслажденья», — нападайте, друзья, на нее без стесненья! На закуску — хабис [139] , «покой желудка», — он печаль разгоняет, как хорошая шутка. А к нему фалузадж [140] , «угощенья венец», — кто посмеет сказать, что ты скупец? Но таз и кувшин подавать не спеши — пусть гости полакомятся от души! А когда все устанут и насытятся угощением и руку пожмут «отцу омовения» [141] , пусть собрание обойдет «отец аромата» [142] — как у людей благородных, богатых.

133

Отец собрания — стол с кушаньями.

134

Сын теста — хлеб.

135

Сикбадж — мясо, отваренное с уксусом.

136

Хосров (Хосрой) — имя двух персидских царей из династии Сасанидов (III—VII вв.). В арабской литературе это имя употребляется как титул всех персидских царей вообще.

137

Хариса — мясо с мелко толченной пшеницей.

138

Джаузаб — сладкое блюдо из мяса с рисом.

139

Хабис — смесь различных сластей.

140

Фалузадж — сладкое блюдо из муки с медом.

141

Отец омовения — кувшин с водой для омовения рук после еды.

142

Отец аромата — кадило с благовониями.

Сын-ловкач все намеки отца уловил: он прекрасными яствами нас обносил и благовония вкруг нас курил. Вот стало солнце домой собираться, мы тоже подумали: пора прощаться, но решили вопрос Абу Зейду задать:

— Скажи, приходилось тебе видать, чтобы день начинался черным рассветом, а ночь озарялась радости светом?

Абу Зейд поклонился и не медлил с ответом:

Не горюй, что к тебе столь безжалостен рок: Схлынет горе — настанет веселия срок. Сколько раз ты видал: чуть подует самум [143] , А

его уж сменяет насим [144]– ветерок. Замечал ты, как туча уносится прочь, Чтобы яростный ливень пролиться не мог, И как тает несчастия дым без следа, Словно пламя его поглощает песок. Если вдруг загорится печали звезда, Не кручинься — закат уж ее недалек. Будешь страхом застигнут — крепись и терпи, Знай, что время — могучий целитель тревог, И несчетных, несметных даров ожидай, Принимай их спокойно — ведь милостив бог!

143

Самум — см. примеч. 125 к макаме 18.

144

Насим — см. примеч. 30 к макаме 3.

Мы стихи его записали, Аллаху всевышнему хвалу воздали и простились, радуясь его исцелению, до краев наполненные его угощением.

Перевод А. Долининой

Мейяфарикинская макама

(двадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Однажды пустился я в путь неблизкий — в Мейяфарикин [145] , город сирийский. Были со мною друзья мои верные, советчики не лицемерные, не спорщики в пустом разговоре, а те, кто делят с тобой и радость и горе, ничего в потемках души не таящие, товарищи настоящие — с ними ты точно в доме родном с матерью и с отцом. Когда мы верблюдов остановили и движенье отдыхом заменили, обещали верность друг другу хранить и на чужбине надежной опорой быть. Определили мы место сбора для ежедневного разговора, чтобы утром и вечером нам сходиться и новостями делиться. Вот как-то раз в нашем собранье привычном появился гость необычный: в речах своих был он смел, громко приветствовал нас, а голос его звенел, словно владел он чарами колдунов или вышел охотиться на львов. После приветствия он сказал:

145

Мейяфарикин — город в Северной Сирии.

Внемлите мне, ведь поученье это Достойно вдохновения поэта. Когда был молод, я знавал героя, Пред кем смолкали всех врагов наветы. Каким бывал он твердым в наступленье — Шел не колеблясь и не звал запрета! И, нападая, пробивая бреши, Всю ночь он мог сражаться до рассвета! Сдавались все противники, окрасив Его копье кроваво-красным цветом. Он брался одолеть любую крепость С глухой стеной без малого просвета, На приступ храбро шел — и не бывало, Чтоб он хоть раз не выполнил обета. Ах, сколько он провел ночей прекрасных, Плащом веселой юности одетый! Ласкал красавиц, и они ласкали, Его любовной щедростью согреты. Но год за годом сила иссякала, И появились старости приметы: Он жалким стал, совсем не мог подняться, Друзья его рассеялись по свету, С красавицами он давно расстался, Не звал их и от них не ждал ответа. Не помогли больному заклинанья, Бессильны были всех врачей секреты. Судьба сурова — не дает пощады, Разит и жизнелюбца и аскета. Лежит мертвец, одеждою прикрытый, И даже савана бедняге нету!

Кончив, он зарыдал неукротимо — так горюет любящий о любимом. Когда же слезы перестали литься из его глаз и котел его горя погас, он сказал:

— О щедрости высшие образцы, для просителей милостивые отцы! Клянусь Аллахом, я не солгал, рассказал лишь то, что своими глазами видал. Если бы ветвь моя не увяла, если б туча моя хоть каплю дождя давала, я бы знал, как мне следует поступить, никого бы не стал просить. Но как взлетишь, если крыльев тебе не дано! О Аллах! Неужели быть неимущим грешно?!

Говорит рассказчик:

— И стали люди тихонько меж собой говорить — советоваться, как поступить, и шептаться, на что им решаться. Он подумал, что мы не желаем брать на себя никаких обязательств или потребуем у него доказательств, и сказал нам:

— О миражи, обманно манящие, о каменья, лживо блестящие! Откуда эти сомнения без стыда и стеснения? Словно хочу я от вас золота целый мешок, а не ткани жалкий кусок! Словно прошу покрывалом Каабу [146] покрыть, а не саван — покойника похоронить! Позор тому, чьи руки будут сухими [147] , а скалы останутся нагими!

146

Кааба — см. примеч. 15 к макаме 1.

147

…чьи руки будут сухими… — т. е. кто поскупится дать что-нибудь (ср. примеч. 53 к макаме 7).

Роса красноречия была на его устах и привкус горечи — и его пространных речах. Уделил ему каждый сколько мог — от своей бедности жалкий клок, боясь, что после росы его красноречие ливнем польется и тогда уж нам плохо придется.

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

— Этот проситель стоял позади, за мною, скрываясь от глаз моих за моею спиною. Друзья отвалили ему подарков полную меру, и я захотел последовать их примеру: снял перстень с руки, обернулся, на просителя оглянулся и глазам своим поверил с трудом: это был серуджиец, что давно мне знаком. Догадался я, что его рассказ полон лживых прикрас, что силки он искусно раскинул для нас. Но я не стал его выдавать, пред всеми пороки его обнажать, бросил перстень ему — мое приношенье — и сказал: