Макароны по-флотски
Шрифт:
Когда настал день повторной наколки, я нервничал больше, чем Коля. Халифаев снаружи запер нас на ночь в электростанции навесным замком. Коля устроился на пайолах, и я приступил к работе. Смазанное в черной туши остриё струны мелкой дробью забило по Колиному плечу. Проступила кровь. Пошла первая линия. Коля терпел как партизан, не издавая ни звука. Я ощущал всё бремя ответственности. Тут нет стирательной резинки. Каждое движение оставляло след на всю жизнь. Нужна была предельная концентрация.
Время шло, и от моей первоначальной нервозности постепенно не осталось и следа. Я увлёкся работой, водя острием струны по Колиному плечу, как по бумаге. Постепенно входя
– Коля, ты Шуре бутылку коньяка на гражданке должен поставить. Он тебе руку спас.
Коля улыбнулся видно было, что ему тоже понравилось.
Потом я накалывал друзьям и акул, и ангелочков. Коле на другом плече наколол штат, добавив, по его просьбе, к стандартной ленточке с годами службы ещё и круглый водолазный шлем: Коля принадлежал к корабельной команде водолазов. Он ещё парусник на груди хотел, но не успел. В мае 1989 года мы с Колей демобилизовались.
А ту похвалу Халифаева я запомнил на всю жизнь. Она мне и сейчас сердце греет.
Лом, после дембеля, вернулся домой в Свердловск (Екатиренбург). Стал владельцем небольшого, но прибыльного бизнеса. Женился, родил сына, отстроил загородный дом. Часто приглашает в гости. Когда нибудь обязательно к нему выберусь.
Коля Кондрашов после службы вернулся домой в родную деревню в Рязанской области. Он живёт там и сейчас. Работает водителем на скорой помощи. Женился и вырастил красавицу дочь. В жизни у него всё просто, ясно и надёжно.
Вероятный противник
Нет в мире страшнее оружия, чем русский ракетный крейсер с необученным экипажем.
(Правда)
Наш флагманский ракетный крейсер нёс боевое дежурство в нейтральных водах Японского моря. Свежевыкрашенные борта плугом рассекали солёные волны. Следом за нами, в кильватерном строю, шли три корабля прикрытия с вертолетами на борту. После зимней стоянки – это было наше первое плавание. За бортом кипела вода, пикировали чайки, осуществляя прицельное бомбометание по нашим белым бескозыркам. Мы ощущали себя настоящими моряками. Смотры и строевая муштра закончились. Все были заняты настоящим мужским делом. Вахта четыре через четыре, четыре часа дежуришь, четыре отдыхаешь, не напрягала. Наше приподнятое настроение омрачала только качка. И килевая и бортовая. При волнении моря в 3–4 балла крен корабля достигал 20–30 градусов. А самое страшное было то, что от этой качки абсолютно некуда деться. Все ходило ходуном. И чем выше на корабле находился твой боевой пост, тем тебе было хуже. У кого посты в мачте, вообще хоть вешайся. Всё, что не закреплено – летело на палубу. Побилось много посуды. А за борт смывало, сломав леера, даже то, что было привязано двойными концами. За одну ночь мы потеряли бочку с дизельным маслом, баллоны с ацетиленом и только что полученный со склада, весящий не одну сотню килограмм и стоящий не одну тысячу рублей турбо-пожарный насос. Даже крыс стало меньше: тоже укачало бедных.
Волны гуляли по палубе, перекатываясь и с шумом разбиваясь о надстройки. Ночью при свете звёзд, при каждом таком ударе волны вспыхивали тысячи зелёноватых искр. Они мерцали и светились даже после того, как волна схлынула – это фосфорицировали тысячи морских микроорганизмов. На это зрелище можно было часами смотреть не отрываясь!
Качка давала о себе знать: офицеры вперемешку с годками и карасями, с характерным рычанием вызывали по углам ихтиа-а-а-ндров. Мутило всех: и бывалых моряков, и зелёных карасей, – только кого больше, а кого меньше. Столовая команды непривычно пустовала. Ничего другого, кроме черных сухарей и соленых зеленых помидоров, есть было невозможно. Но это были ещё цветочки, со дня на день ожидался тайфун.
Сменившись с вахты, я, вцепившись обеими руками в шконку, стойко пытался заснуть. Но уснуть на качелях – занятие не из легких. Ноги то задирались выше головы, то наоборот опускались вниз. Меня то перекатывало с боку на бок, то подбрасывало вверх, то обрушивало вниз. Я стойко болтался по шконке с закрытыми глазами, прислушиваясь, как разбушевавшиеся волны бьются о тонкий борт корабля.
Входной люк на верхней палубе со скрипом открылся, и в полутёмный кубрик вместе с завывающим штормовым ветром и брызгами волн ввалился матрос Абаев. Я поднял голову. Абай сползал вниз по трапу, судорожно цепляясь руками за надраенные медные леера. Его смуглое лицо отдавало нездоровым зеленоватым отливом.
– Абай, ты чё? На разводе был?
– Уг-у… – поперхнувшись, Абаев схватился рукой за горло.
– Чего там?
– Помид-ор… давали. Зэлёный
– На меня взял?
– Я его вибросил, – простонал Абаев.
– Блин! Зачем? Мне бы отдал!
Абаев суетливо приподнял крышку рундука:
– Ты бы ни закх-о-те-е-ел….
Он хрипло «вибросил» в рундук еще несколько помидоров.
Абаев был прав: я бы не захотел. И без того слабый аппетит пропал без следа. Пуская тонкие липкие слюнки, бедный узбек мученически попытался заползти на свою верхнюю шконку. Он упорно карабкался туда, издавая тихие жалкие стоны. Качка кидала его из стороны в сторону. Наконец, через три минуты стараний он попал в унисон с движением корпуса корабля и его закинуло на верхнюю шконку. Абаев устроился на своём матрасе, поджав колени к груди, в позе новорожденного. Уткнувшись лицом в подушку, он издал тихий мурлыкающий звук.
Корабль накренился. Небесная бездна в виде неплотно закрытого люка разверзлась над головой Абая. Вал ледяной солёной воды смыл страдальца со второго яруса вместе с матрасом… Абай шлёпнулся на палубу. Звук был такой, как будто кто-то с силой бросил на палубу мокрую половую тряпку. У Абая не хватало сил даже стонать. Он сидел, обтекая, а окатившая его волна катала между его ног по палубе ещё пару-тройку «виброшенных» кем-то помидоров. Отстукивая зубами ругательства на неизвестном мне диалекте, Абай полез вверх по трапу отогреваться в машинное отделение…
К концу третьего дня организм начал понемногу привыкать к качке. И столовая команды постепенно заполнилась голодными матросами. На четвёртый день все было в норме. К этому времени наш корабль уже вовсю бороздил просторы Японского моря. Было как-то в диковинку: куда ни глянь, только вода и горизонт. Красота!
На пятый день на горизонте показалась и начала приближаться какая-то точка. Раздался пронзительный сигнал боевой тревоги: «Туууууууу!..» Мы сломя головы бросились по своим боевым постам.