Макарыч
Шрифт:
— Охолонь, Зоя, охолонь. Хошь и решилась ба не выпушшу. Я настырнай. А што надумала, то по правди вовсе неплохо. Времечко тибе и об завтрем помыслить.
До первых петухов, как влюбленные, просидели Колька и Зойка. Вышел Макарыч послушать, как они воркуют, да чуть по-нехорошему не обозвал. Про какие-то синусы друг дружку пытают. Поначалу думал, что нонешние так объясняются. Оказалось, тут любовью и не пахло. На всякий случай к Марье пошел разузнать. Та спросонку ничего
— Синусы? Чего это?
— Може, эдак ноне друг дружку называют? — допытывался Макарыч.
— Не рехнулся ли ты, отец?
— Рехнесси с ими. Я-то помышлял, как ба дом им наладить. Вдвух с Колькой срубили б скоро. Они ж про то и в ус не дуют. Экая несуразица получается!
— Оженишь. Успеется. Пускай потешатся.
— Оно и верно. Только она, — черт, не наше во Бога! — небось Колькой гребуить? Мозги зазря сушить? Тоды я ее за косишши оттаскаю. Не по- гляну, што на рожу ладная. Чево кочевряжитца? Не урод парень-то. Не густо ноне таких. За счастье почитала ба.
— Кто их знает. Колька и сам разборчивый.
Макарыч даже вздрогнул. Припомнилась
Полька, Колькина зазноба. Нехорошо в душе стало. Может, та Кольку присушила? На Зойку и не смотрит. Свое на уме держит. Вконец озлившись, он так грохнул по столу кулаком, что стекла дрогнули.
Почуяв неладное, Колька прибежал. Макарыч коршуном на него наки н улся:
— Кады оженисси?
— Да ты что, отец?
— Бери девку, говорю! Чую, баба с ей добрая станет. Аль не люба?
— Рано мне.
— Ишо што? Само время. Може, друга болячка помехой стала?
— Не-е-ет…
— Не тяни. Бери, пока твоя. Не то упустишь. Такая не залежитца. Товар добрый. Как мужик вижу.
— Не торопи. Так лучше. И мне, и ей.
— Марье помощница надобна. Мине внуков при жизни понянчить охота. Поглянуть их. Аль старости моей не утешишь?
— С этим успеется.
— То-то вы нонешние несговорчивый да нескладный. Мине б твою долю в леты ети. Оженился б не сморгнув.
— Учиться хочу.
— Не перечу. Но баба в том не помеха.
— Она тоже учиться будет.
— Ей ето лишнее. Зачем голову наукой забивать? Нехай детей родить. Ета наука сподручней. И ума ученова не требуит. При мужике грамота — дело зряшное. Баба, она хто? Хозяйка в доме. Мать детям. Наука их портить.
— Не Зойку.
— Прожила же я без грамоты, — вставила Марья.
— Ты, мать, в наши дела мужичьи не встревай. То не твово ума курьева дело, — оборвал Макарыч.
Та насупилась. Замолчала.
— Што мине на ето скажишь? — не отставал Макарыч.
— Погожу
— Олух. Помышлял мужика с тибе сделать. Да, видать,
Чуть обсохла роса на деревьях, заслышал Макарыч, как кто-то к избе идет. По-чужому тайгу будоражит.
— Зойка! Подь с избы. Чую — за тобой. Пот о лковать с ими надоть без твоих ушей.
— Я не маленькая убегать. Подумают, прячусь.
— Иди, иди. Мине, може, давно с им сустренутца хотца.
— Не помешаю.
Пока препирались, на крыльцо чужие шаги встопотили. Под ними доски надрывно рявкнули. Заплакали в голос. В избу поскреблись.
— Ишь непутевай. Скребетца. По-человечьи не могет. Хошь ба кулака не жалел. Ровно баба худая, — бурчал лесник, нехотя подходя к двери.
Потапов в приоткрытую дверь чуть просунулся:
— Зою можно?
— Што как кот! Аль по-людски разучилси? Хозяев не приветил. Поди, шкоду помнишь, супостат.
Тот выдавился из-за двери. По углам огляделся. Приметил девчонку. Приободрился.
— В отряд давай. Завтра уходим. Так приказано, — хотел еще что-то сказать, да Макарыч за грудки хватнул, будто котенка. Приподнял к притолоке, потряс что тряпкой.
— Ты об здравии спытал? Душегуб! У мине испросил, можно ль ей вертатца? Знахарем лаял, паскудник, говно заячье. Я те кишки на завязки порву!
— Этого я не прощу. Свидетели есть. За такие делишки в военное время найдут куда упрятать. Мне старость твою жаль, ты же тем и прикрываешься. Мало каторги было! — подал голос Потапов, пятясь к двери.
— Цыть! — топнул ногой Макарыч. — Мог ба тибе годов пять одолжить. Такмо не выдюжишь. Кишка в тибе тонкая. Сдох ба. Оно и к луччему. Раз тибе Акимыч оплакал ба и успокоилси. Жил ты погано и сдохнешь не по-людски. Старость мою не трожь, червяк ползучий. Не про тибе она. Найдетца кому об ей пекчись. Пожалисси — порешу. Свидетелев выискал, подлюга. Брехалка не усохла. Хошь ба усовестилси.
— Отец!
Потапов и Макарыч враз повернулись на Колькин голос. Парень смотрел на лесника.
— Успокойся. Я не дам тебя в обиду — повернувшись к Потапову: — Судить тебя надо. Отца не трожь. Да и Зоей не командуй. Не пойдет она в отряд.
— Она сама пусть скажет.
— Мне уже и говорить не о чем. Все ясно.
Давно его ребята невзлюбили. Избавиться хотели. В разведке другого начальника присматривали. Я их, дура, отговаривала. Сколько голодали из-за него! На наших бедах кандидатскую защитил…
— Всю грязь на меня собрали. Сами чистенькие. А за что тебя искали с милицией? Не иначе в темном замешана. Зачем было разведки менять?