Макей и его хлопцы
Шрифт:
Макею стало жарко. Он распахнул длинный казакин, присел на дорогу. Елозин скрылся во мраке так же незаметно, как и появился.
— Кажется такой увалень, а верткий, — сказал с восхищением Сырцов о Елозине, — не хужр Миценко.
Макей вздохнул.
— Не вспоминай ты мне о нём! Неужели запорется? Лось, кажись, толковый хлопец?
«Что тут можно сказать? Всё может случиться. И сам Лось под личиной Макарчука может оказаться предателем», — подумал Сырцов, но промолчал. Поднявшись с пенёчка, на котором сидел, он сказал:
—
Когда комиссар подходил к одной из групп, расположившихся под сосною, он услышал, как Демченко сказал мечтательно:
— Руки, хлопцы, чешутся.
— Драться хочется? — не без иронии спросил его Коля Захаров.
Тот серьёзно ответил:
— Работать. Уж весна!
В ответ раздался вздох многих людей, наступило молчание.
— Вот кончится война, — присаживаясь, заговорил Сырцов, — и мы примемся за дело. Дела много, как писал Маяковский, только поспевай.
— Когда она кончится? И конца не видно, — хмуро буркнул Демченко. — Побьют нас всех до тех пор, Гарпун, может, только и спасётся. Вон скрылся…
«Смелого пуля боится, смелого штык не берёт», — тихо пропел Коля Захаров.
— Правильные слова, — сказал комиссар. — А почему так? Оттого, что смелые в бою не теряют присутствие духа. Смелый хладнокровен, поэтому он правильно оценивает обстановку, что позволяет ему ставить себя в выгодное положение относительно противника. А трус, растерявшись, закрутится, замечется в разные стороны и, вытаращив глаза, бежит невесть куда. Сам же и налетит на штык или под пулю сунется.
Ведя разговоры с партизанами, Сырцов, не переставая, всё время наблюдал за Прохоровым. Тот был бледен, но держался ещё важно. Кожаная куртка с зелёными петлицами матово поблёскивала под лунным светом, свеже блестели желтизной кожи крест на крест перетянутые через плечи ремни.
— Как жизнь? — спросил его Сырцов.
Прохоров вздрогнул и слабая улыбка искривила его лицо с утолщённым подбородком. Он с шумом проглотил слюну:
— Ничего, товарищ комиссар.
— Значит в бой? Ну, тебе не впервой, — подбодрил он Прохорова. — Дадим жару немчуре. А?
Партизаны, прислушиваясь к этому разговору, еле сдерживали улыбку.
— Поджарим… ясно. — Прохоров хотел сказать это смело, бодро, но получилось как-то не так.
Кто-то хихикнул. А Коля Захаров, точно продолжая мысль Прохорова, сказал:
— Как пескарей на сковородке поджарим. Верно, Саша?
Через час бесплодных поисков Гарпуна Елозин натолкнулся на комиссара.
— Сбежал, видно, — сказал Елозин и выругался. — Кто даст курева? — спросил он. — Аж сердце печёт от злости. Только мне и дела, что ловить Гарпуна. Сволочь!
Свернув папиросу, он накрылся полой чьей-то шинели, чиркнул там спичку и закурил, держа папиросу в рукаве. На лице его заиграла улыбка.
— Вроде полегчало.
«Отходчив русский человек», — тепло думал Сырцов, шагая вместе с Елозиным
— Кто? — шёпотом спросил комиссар и остановился.
— Это вы, товарищ комиссар? Гарпуна нашли.
Это говорил Свиягин.
— Где он? — вырвалось у Елозина.
— Под куст забился и уснул. Я его там и нашёл.
— У тебя собачий нюх, журналист, — сказал Макей, перед которым стоял Гарпун, дрожа, как в лихорадке.
— Случайно, — скромно оправдывался Свиягин.
Елозин хихикнул.
— Хитёр! У него на дезертиров нюх, товарищ командир.
Что с ним делать, комиссар? — спросил Макей про Гарпуна. — Я думаю, мера одна в такое время — расстрел.
У Гарпуна сами собой подкосились ноги, он опустился на землю, словно куль с мякиной. Макея это взорва–ло. «У него нет даже чувства человеческого достоинства!»
— Трус и ещё раз трус! — зашипел Макей. — Собственноручно пристрелю, как собаку.
— Я… у меня… температура у меня…
Сырцов приложил свою руку ко лбу Гарпуна. Лоб пылал.
— У него температура, — сухо сказал Сырцов.
— От страха.
— Возможно, но больного в бой всё же не пошлёшь.
Макей закурил, прикрывая трубку полой казакина.
— Беда, — сказал он, успокоившись.
Порешили на том, что Гарпун в бой не пойдёт, останется в засаде с группой деда Петро. Гарпун сразу оценил выгоду своего нового положения. Зная, что в засаде не угрожает почти никакая опасность, он совсем расхрабрился. Выставив ногу, он стоял перед дедом Петро, сидевшим под сосною, и развязно жестикулировал своей пухлой рукой с короткими, точно обрубленными пальцами.
— Ты знаешь, деду, мы здесь основную задачу выполняем. Немцы из Кличева побегут, а мы их здесь с тобой: пиф–паф! Хи–хи–хи! Пиф–паф! И готово! И орденок на грудь. А?
— Само собой, — гудел в бороду дед Петро, которому было приятно слышать такую речь, хотя в душе он смутно чувствовал всю фальшь слов этого человека, и всё же почему-то охотно с ним соглашался.
На востоке еле забрезжил рассвет, но до восхода солнца было часа два, а то и больше.
— Мы их, деду… — начал было Гарпун, но в это время раздался сильный пушечный выстрел, разбивший хрустальную свежесть предутренней тишины. Гарпун смешался и в страхе вытаращил свои белые навыкате глаза.
— Пужливый ты, Пётр Петрович, — скрывая в бороде улыбку, прошептал дед Петро, и, перекрестившись для вида, сказал:
— Началось!
XXX
Снаряд левинцевой пушки с грохотом разорвался в центре города Кличева, и сразу же там вспыхнул большой пожар. Чёрный дым клубом поднимался в заревое небо — это горела нефтебаза, подожжённая Володиным.
Но всем — и партизанам, и немцам — казалось, что пожар произошёл от взрыва снаряда. Немцев это пугало, а партизан радовало.