Макей и его хлопцы
Шрифт:
Завязалась беседа. Каждому хотелось узнать, что нового на фронтах, думает ли наше командование разгромить Дручаны, где полицаи совсем обнаглели, будет ли второй фронт? Полковник объяснял, что открытие второго фронта зависит не от нас, а от наших союзников, которые, как известно, не очень-то торопятся с выполнением взятых на себя обязательств.
— Что можно ждать от капиталистов, — сказал командир роты Бабин, — они — свой брат друг другу. Что Гитлер, что Черчилль. Два сапога пара.
— Ясно. Ворон ворону глаз не клюёт, —заметил кто-то. — Вот нас они бы живьем проглотили.
—
— А вот и комбриг с комиссаром сюда идут! объявил Догмарев.
Те, видимо, уже узнали, что полковник, среди их партизан. Макей подтянулся и, не доходя метров пяти, встал, приложил руку к головному убору и отрапортовал:
— Товарищ полковник, по вашему приказанию группа партизан отряда прибыла на аэродром для встречи с лётчиками.
Где-то далеко в небе послышался тихий рокот мотора. Первым этот звук уловил Бабин.
— Слышите! — обратился он сразу ко всем. — Самолёт! Наш — советский!
Все притихли, подняли кверху головы.
Теперь уже все слышали ровный нарастающий гул мотора. Самолёт шёл с Востока. Да, но куда он идёт? Почему этот самолёт должен сесть здесь? Ведь и до этого над лесом каждую ночь шли советские самолёты, шли на Запад. В сводках Совинформбюро всё чаще говорилось о том, что советские самолёты бомбят вражеские военные объекты, города Германии, само логово фашистского зверя — Берлин. Может быть, и этот самолёт идёт бомбить вражеские военные сбьекты?
— Пролетел, — сказал кто-то и вздохнул.
Люди продежурили здесь еще часа два и унылые стали уже было собираться к отъезду, Но вот с Востока снова послышался нарастающий гул самолёта. Все воспрянули духом. «Может, этот к нам?». На земле вспыхнули два костра. Пламя их билось и рвалось кверху, словно приветствуя и маня к себе воздушного гостя. Самолёт сделал круг и, к общей радости партизан, пошёл на посадку.
Партизаны окружили приземлившийся самолёт. Трое лётчиков в теплых комбинезонах, в шлемах и высоких, словно ботфорты петровских времен, меховых унтах, вышли из кабины на крыло самолёта.
— Привет советским партизанам! — крикнул один из них.
— Привет сталинским соколам! — ответили им партизаны и, подхватив своих гостей, спускавшихся с крыла, принялись их обнимать, как братьев. Буквально каждый партизан потискал гостя в своих объятиях. Один из лётчиков сказал:
— Ну, братки, нам пора! Там у нас в фюзеляже подарки для вас, берите их, передавайте приветы родным и знакомым.
Партизаны приняли от лётчиков оружие, ящики с патронами и толом.
Автоматы были завернуты в промасленную бумагу, Снимая её, партизаны с удовлетворением читали выжженные на ложе каждого автомата слова: «Смерть немецким захватчикам!» Бее шумно восторгались оружием.
— Это вам подарок от генерала Румянцева. Сын у него, что ли, говорят, в партизанах? Вот ему именной автомат от отца.
— Он здесь, — сказал Макей и, взяв из рек лётчика автомат, передал его Юрию Румянцеву.
Вскоре на самолёт посадили раненых, погрузили почту. Самолёт побежал по полю и, подпрыгнув, поднялся в воздух. Партизаны с земли махали лётчикам шапками.
VIII
В
— Хитрый авчина, эти макэевцы.
Вот землянка, в коюрой живут Мария Степановна, Броня, Даша и Оля Дейнеко.
— «Нэвольно к этым грустным бэрэгам мэня влэчэг нэвэдомая сила», — пропел Хачтарян и дружески подтолкнул Макея. — Может быть, кацо, зайдем? — кивнул он кудлатой головой в сторону землянки, из которой донесся звонкий смех. Там же послышался мужской голос.
— Кто-то не дремлет, не как мы с тогой, комиссар, — засмеялся Макей.
— Каму же быть как нэ Пархамцу!
Последнее время Пархомец частенько заглядывал в эту землянку, и звонче всех там звенел смех Даши. ОнД радовалась своему выздоровлению, тому, что скоро пойдёт на боевые операции и тому, что её любит этот красивый белокурый хлопец, Иван Пархомец.
Комиссар и командир, постояв с минуту перед землянкой, пошли дальше. «А вот и пулемётчики бравые молодчики». Из пульвзвода доносится песня. Слышнее всех звенит голос Юрчука, командира пулемётчиков:
А мне с жинкой не возиться, А мне с жинкой не возиться, А табак и люлька казаку в дороге При-го-дит-ся!— Украинцы всё-таки умеют петь, комиссар, — не то с завистью, не то утверждая, заметил Макей.
— А какой народ цэ умэет петь? — спросил комиссар и продолжал:
— Всякий народ умэет петь. Только, чем болшэ народ, тэм у нэго болшэ песен, разнаабразнее мативы. В этом атнашэнйи, па–моему, русские занимают пэрвое мэсто.
— Это, пожалуй, верно, — согласился Макей и прикоснулся к рукаву комиссара. — Послушай-ка, Аганес.
Они остановились, прислушиваясь.
В нашем «доме печати» гвалт. Эти академики вечно спорят. Скажи слово, и сразу спор разгорится.
— Зайдём, кацо, — предложил комиссар.
Дверь в «доме печати» занавешена клетчатой кодрой. «Чего это им деревянную дверь не повесят?» — подумал Макей, отодвигая тяжелый занавес в сторону и втискиваясь в землянку. Там сразу все смолкли.
— Эх, натапили! — сказал комиссар.
— Раздевайтесь, — предложил Свиягин. — Это вам с холода кажется, что здесь жарко. С холода всегда так. Закон физики!
— О чём спор?
— Да, вот, товарищ комбриг, наш многоуважаемый редактор журнала великорусский шовинизм проповедует, —отвечает с улыбкой политрук Байко, — говорит, что так как белорусский язык тяготеет к русскому, то их надо слить в один язык, в русский.