Макей и его хлопцы
Шрифт:
— Как живете, хлопцы? — обратился он к группе партизан, чистивших оружие.
— Ничего, — ответили они ему хором.
— Ничего-то и у меня много, — пошутил Макей. — Как воюете?
Партизаны замялись.
— Значит, хорошо воюете? — не отставал Макей. — Много фашистов побили? А на железке что-то не слышно вас, лосевцы!
— Наше дело телячье, — сказал угрюмо какой-то шутник, — поели — и в хлев.
Шутка попала в цель. Макей засмеялся. Засмеялся и Лось, но глазами он пожирал виновника этой шутки.
— Вот, товарищ Лось, — сказал Макей, когда сни снова входили в штабную
Не мог знать тогда Макей, что даёт Лосю последнее боевое задание. С «большого дела» Лось не вернулся, он пал на поле боя.
Косой луч заходящего солнца ударил в маленькое оконце землянки. Броня в черной стеганой фуфайке сидела на койке и с печальным лицом слушала Макея, который говорил о том, что Лось, по его мнению, избегает опасных боевых дел. В это время в дверь постучали. Вошли Догмарев и Потопейко — оба заиндевевшие, с обмороженными щеками.
— Беда, товарищ комбриг, — сказал широкоскулый сибиряк Догмарев. — Я говорил, что надо идти на Дручаны. Побили они наших хлопцев.
— Каких хлопцев?
Разведчики рассказали о гибели Сени Китова, Михолапа и Лахина. Обе лошади уведены в Дручаны.
Макей побледнел. Отпуская разведчиков, сказал, чтоб сейчас же к нему явился Бабин. Он приказал также сообщить начштаба, что выезжает на место происшествия.
— Ефрейтор Бабин явился по вашему приказанию.
Макей хотел сказать, что он не ефрейтор, а командир роты, но счёл это замечание в данном случае неуместным. Бабин получил приказание с первым взводом Родикова выступать по направлению бывшего порохового склада.
Макей и комиссар ехали верхом, Козелло шёл вместе с высоким и широкоплечим Бабиным. Впереди взвода партизан шагал Родиков. Все шли в суровом молчании.
Вот и пороховой погреб. Курганом высится он среди поляны, окруженной ольхою, берёзами и сосенками. Люди остановились, пораженные страшной картиной: впереди, на снегу, — три голых трупа, — изуродованные, истерзанные, Лахин, видать, дорого отдал свою жизнь: около него. — груда стреляных гильз. Поодаль — четыре вмятины и кровавые пятна. Грудь Лахина разорвана, ноги перебиты. Сеня Китов лежал, словно живой. Пуля пробила ему левый висок и он, видимо, умер мгновенно. У Василия Михолапа изуродовано лицо, перебита левая рука.
Мёртвых положили в сани, укрыли кодрой и поехали в лагерь. Погибших товарищей хоронили с воинскими почестями. Поэт Свиягин произнес горячую речь, которую закончил такими словами:
Макей не будет отдавать Своих друзей могиле даром, И на один удар грата Ответит он двойным ударом!На могиле товарищей поставили столбик, увенчанный пятиконечной звездой из красной меди.
XI
Время проходило в хлопотах по подготовке боевой операции. Макей и комиссар Хачтарян с командирами отрядов просиживали
— Ну, чего вам не понятно, товарищ Бабин?
— Да вот, товарищ комбриг, тут опушка, а это дорога…
Макей терпеливо разъяснял молодому командиру, как надо расставить силы, какой роте что делать.
— Понятно, товарищ комбриг.
В это время штаб бригады Макея был средоточием всех боевых комбинаций, смелых замыслов, героических подвигов, дерзаний. Партизаны неутомимо готовились к делу: чистили винтовки, патроны, подтягивали амуницию. Никогда не унывающий Елозин носился по лагерю, сыпля дешевыми остротами, которые не слишком взыскательные хлопцы встречали хохотом. Саша Прохоров был бледен и молчалив, но старался улыбаться, что ему явно не удавалось.
— Что, Саша, — обратился к нему Елозин, — опять заболел?
Гарпун вяло протирал ствол винтовки. Около него крутился юркий Лисковец. Он что-то нашёптывал Гарпуну, а тот отрицательно крутил головой и бросал косые взгляды на партизан. Когда партизаны рассмеялись над трусоватым Прохоровым, Гарпун поспешил укрыться в землянке, за ним поспешил и Лисковец. Вдогонку им Елозин успел крикнуть:
— Чего удираете, вояки? В бомбоубежище?
Нет такого дзота, который не пробила бы насмешка, острое слово. Уже в дверях Лисковец огрызнулся:
— Собака лает, ветер относит.
К счастью Елозин, устремившийся к группе партизан, возившихся с противотанковым ружьём, не слышал этих слов. Впрочем, они и сказаны-то были почти шёпотом.
— Ого! — кричал Елозин, подходя к группе партизан. — Здесь боевые товарищи готовят грозное оружие: ПТР, то есть «Пушка, таскаемая рукой». Надо, надо! — и, широко улыбнувшись, он похлопал Николая Родикова по плечу.
Елозин здесь не задержался. Ноги сами несли его дальше. Разве можно не забежать к настоящим пушкарям? Какие там замечательные хлопцы! Алёша Попов, Костя Платонов, Сережа Палицын, лейтенант Клюков. Один старик Бородич чего стоит!
Бородич с длинными усами и сивой бородой со всего богатырского плеча драил банником дуло 76–миллиметровой пушки. Попов сосредоточенно просматривал замок пушки, Платонов, блестя стальным зубом, возился с компрессором. Клюков, зажав в тиски снаряд, шаркал по его бокам напильником и время от времени ударял по нему молотком. Снаряд этот был от другого орудия и никак не хотел залезать в патронник 76–миллиметровой пушки.
В то время, когда подбежавший с сияющей улыбкой Елозин хотел что-то крикнуть пушкарям, раздался взрыв. Он видел, как струя огня и дыма вырвалась из-под самого носа Клюкова, словно эго он их с силой выдохнул из себя. Отлетев назад, Клюков опрокинулся навзничь. Снаряд глухо стукнулся о медный ствол сосны и, обессиленный, упал на землю. Пушкари вздрогнули и замерли в недоумении, но тут же бросились к своему командиру, лицо и руки которого были залиты кровью. Когда они к нему подбежали, его уже держал на руках Елозин.