Маковый венец
Шрифт:
– Приведи олонку, – приказал второй голос, который был постарше.
Это был возница в шляпе, теперь Юстас узнал его, хотя тот произнес только одно слово.
Шаги удалились.
Агент-возница чиркнул спичкой и закурил. Юстас не видел, только слышал, но воображение у него разыгралось, как под действием наркотика.
Мужчина стряхнул пепел в воду.
– Лучше выходи по-хорошему, Андерсен. Тебя приказано брать живым, а вот на ее счет – указаний никаких. Все понял? – закончил он на плохом малоземельном.
Снова шаги, женские всхлипы.
– Вот она, капитан. Беленькая, как сливки. Скажи, красотка, ты везде такая или только на мордашку?
Юстас стискивал стебли камыша, и они резали ему кожу. Пхе Кён плакала навзрыд.
– На колени.
Треск ткани. Они порвали желтое платье Пхе Кён, ее первую одежду свободного человека.
Андерсен замычал, как безумец, впившись зубами в собственное предплечье. Он бы отгрыз себе руку напрочь, он бы ел землю, если бы это только помогло им спастись. Но он не мог сделать единственного, чего от него требовали – он не мог подняться на ноги и выйти к королевским агентам. Страх приковал его к болотистой прибрежной жиже.
Юстас предал Пхе Кён. Он, который так долго ждал от нее коварства, первым предал ее. Унося ноги из хижины, он даже не сомневался.
– Похоже, мы ошиблись, капитан. Девка ничего для него не значит.
Кён плакала, но уже тише, всхлипывая, как через закушенную губу.
– Неудивительно, Ланц. Для изменников нет ничего святого.
– Это твой последний шанс, куколка, – пробубнил молодой. – Эй, Андерсен! Слушай меня, я повторять не стану! У меня в руках две чудесные вещи: в левой – волосы твоей экзотической подружки, а в правой – отличный автоматический револьвер последнего образца. Дуло прижимается к ее затылку и одного щелчка достаточно, чтобы превратить мозги в ягодный джем. Дальше все просто. Я считаю до десяти, и если ты выходишь, она не умирает. Решать тебе, Андерсен.
– Меньше слов, больше дела!
– Я веду переговоры, – парировал молодой агент. – Один… два…
Он должен встать и выйти. Встать. И выйти. Опереться на локти, напрячь колени, оттолкнуться от земли и выпрямить спину так, чтобы они увидели его измазанное грязью лицо предателя.
– Пять… Шесть…
– Юстас, не надо! – крикнула Пхе Кён. – Не слушай их, убегай!
– Заткнись, шлюха! Семь, восемь.
Андерсен встал. Он проделал это как во сне, не отдавая себе отчета.
– На берег, медленно. Подними руки!
Он сделал, как приказывали.
Как только он ступил на сухую землю, капитан отработанным движением ударил его в печень. Юстас согнулся, и удар по хребту свалил его с ног.
Агент избивал его долго, методично. Ассистент герцога не сопротивлялся. В груди хрустнуло, и стало так больно дышать, будто при каждом вздохе легкие напарывались на ножи. Тело разваливалось на куски.
«Почти как Золотое Ханство».
Он не смел смотреть на Пхе Кён, а когда у него заплыли глаза, то перестал видеть вообще.
Агент достал откуда-то наручники и надел на Юстаса.
– Иди, проверь, как погрузили Спегельрафа. Нам не нужно, чтобы он откинул копыта в дороге. Олонку туда же. Этого сейчас приведу сам.
Юстас дышал прерывисто, мелкие капельки крови вылетали из его рта вместе со слюной и оседали на усах. Агент перевернул его на спину и наклонился так низко, чтобы произнесенные им слова коснулись только ушей Андерсена:
– Привет от Эриха фон Клокке. Он просил передать, что Слуги государства бывшими не бывают.
Капитан покровительственно похлопал Юстаса по щеке и с хрустом впечатал ему кулак в переносицу.
Глава 5. Олово и акварель
Когда клепаный пол кабины накренился в третий раз, Луковка не устояла на ногах. По инерции метнулась вбок и впечаталась ребрами в перила лестницы. Смачно выругалась по-иберийски, но тут же встряхнулась и стала пробираться к штурвалу, в который вцепился мертвой хваткой Рехт.
Нильс сплюнул кровь – его железные зубы и при полном штиле царапали то язык, то щеки, но тут он умудрился разбить губу о металлическую обшивку стены, когда они стали мотаться по небу в попытках уйти от снарядов. Отплевавшись, он последовал примеру Луковки и пошел к носу дирижабля, то и дело повисая на кожаных ремнях, змеившихся с потолка.
Первый выстрел не достиг цели, но механик вывернул штурвал влево. Его реакция спасла их от второго снаряда. Нильс мог поклясться, что видел, как что-то черное пронеслось мимо иллюминатора, и это была не птица. Тогда Рехт снова крутанул штурвал в противоположную сторону, на это раз до упора, и дирижабль медленно начал идти кругом. После третьего выстрела весь борт повело вправо и вниз, что-то снаружи натужно скрипело и трещало.
Нильс видел, как Луковка вцепилась в рукав Рехта и что-то кричала ему в лицо, но он был не из тех умников, которые умеют читать по губам. Он двигался вперед, ведь только так однажды можно понять, что к чему.
Дирижабль стонал, как подбитый гарпуном кит.
«Я умру? – в который раз спросил себя Нильс, человек без фамилии. – А, плевать, пусть я умру».
С земли раздался новый залп.
«Плевать».
Секунда, три, пять. Мимо. Кровь запела от нового вздоха.
Луковка наклонилась к нему, пришпиленному к обшивке кабины собственной тяжестью, и протянула узкую ладонь, покрытую сухими мозолями.
«Вечно лезет в пекло, – почему-то разозлился Нильс. – Куда ты лезешь, девка, ну?!»
Но руку принял, рывком оттолкнулся и через секунду был уже около Рехта и Луизы. Позади прогрохотал по лестнице Линкс, кубарем прокатился по палубе и вцепился в ноги Нильса. Механик мартышкой вскарабкался по ремням и портупее бандита и завопил ему в самое ухо:
– Кабель!
– Чего?!
– Перебит кабель управления! На сопле висит, сейчас упадем!
Нильс не был завзятым воздухоплавателем. Более того, когда машина оторвалась от иберийской земли, он проклял небо, богов, день своего появления на свет и прогресс, из-за которого умники вроде Братьев могли поднимать в воздух махины, которым там не место.