Маковый венец
Шрифт:
– Лу.. Луковка, – едва слышно просипел охранник Уилла Вербер. В его голосе звучали слезы.
Наконец, отмер сам Одноглазый.
– Вон… Все. Пошли. Вон!!!
Луиза не шелохнулась, как не повел бровью и Нильс. А Крысы, подталкиваемые личной охраной Уилла, быстро оказались выдворенными из зала. И, будто этого было мало, гвардия оттеснила любопытствующих от дверей, лишив их возможности подслушать.
Луиза сосредоточенно чередовала вдохи и выдохи, потому что только это позволяло ей оставаться в сознании. Не утратить рассудок, не потерять самообладания.
Секунды шли, а ее душа разрывалась между недоумением, восторгом и гневом. Она не находила ни единого слова ни на одном языке, который знала, чтобы выразить то, что испытывала, глядя на Олле.
Лу не замечала никого вокруг, даже когда вокруг них с Нильсом засуетились люди Крысиного Короля, спешно покидая душную прокуренную комнату. Нет, не Крысиного Короля. Это были люди Олле Миннезингера, занявшего преступный трон Хёстенбурга. Как это возможно? Он сменил имя, назвался Одноглазым Уиллом. Почему?.. Только дойдя до этого звена цепочки, Луиза разглядела повязку, пересекавшую лицо Олле. Это стало последней каплей.
Она сделала пару шагов и опустилась на стул, быстро подставленный Нильсом. Что-то поднималось изнутри. Не дурнота, не ставшее привычным кипящее олово. Горечь утраты стала невыносимой. Увидев Олле среди Крыс, во главе Крыс, Луиза почувствовала, что он потерян навсегда. Даже мстить некому.
Отняв от груди стилет, она с осторожностью положила его на стол и отодвинула от себя.
– Я пришла… вернуть это.
А она сама? Та ли она девушка, которой Миннезингер пел старинные баллады? Та ли она, кого Олле целовал в висок и обещал ждать взаимности? Учил улыбаться солнцу и искать свое течение? Робкая Луковка, которую хотелось защищать, сгинула в Иберии. Она лежит под корнями гранатового дерева и видит смертный сон о возвращении домой.
Луиза закрыла глаза и запрокинула голову в отчаянной попытке не расплакаться.
– Что скажешь нам, Миннезингер? Или, в придачу к глазу, ты и язык посеял, а? – проревел над ней Нильс. – Какого тролля ты вообще живой?!
Луиза Спегельраф закусила губу, борясь с собой.
– Луковка.
Услышав его голос, она только сильнее зажмурилась и замотала головой. Как это выглядело со стороны, ее не волновало.
– Луковка…
– Не приближайся к ней! Сначала будешь держать ответ передо мной! Еще шаг, и я тебе грудину проломлю, крыса!
– Нильс, я…
– Она похоронила тебя, понял?! Почти год ходила невестой мертвеца, чтобы никто не позарился! А теперь приехала мстить, выпустить кишки твоему убийце! Думаешь, она рада тебя видеть?!
Вдох, выдох. Дышать. Не сметь плакать, как бы слезы не жгли зажмуренные до боли глаза.
– Она ждала тебя. Верила, что ты приедешь следом, верила, что ты на это способен. Но теперь я вижу, на что ты способен. Думаешь, не знаю, как надевают Грошовую Корону? Ты убил Теодора, но предпочел не освободиться, а занять его место. Править стоками. Даже я бы отказался от такой радости. Но не ты, нет, тебе этот трон, видать, впору пришелся!
Олле едва оправлялся от обвинения, как Нильс швырял в него новое. И ни на одно у него не находилось достойного ответа. Бывший товарищ стоял между ним и Луизой, которая обернулась изваянием неизбывной скорби, будто он действительно умер.
Для него же ее появление в мире живых было чудом. Она носила траур по нему? Его сердце тоже почернело от утрат. Она верила, что он догонит их? Но как, если на его ногах были кандалы несуществующего долга? Луковка, милая Луковка, слишком много надежд возложила на человека, который давно сломался.
Она изменилась. Олле помнил фею, чей образ был выписан невесомыми мазками акварели. Теперь он видел молодую женщину из плоти и крови, из стали и яда. И она плакала по нему, как по усопшему.
Олле Миннезингер нашел бы слова, чтобы усмирить гнев Нильса, утешить Луизу, он бы спел песню, которая бы заставила их глаза блестеть от веселья. Но Одноглазый Уилл не знал таких песен, он забыл все верные слова.
– Если тебе нечего нам сказать, мы уходим.
С этими словами Нильс взял Луизу за запястье – его Луизу, которую каторжник находил раздражающей, глупой, подозрительной, в конце концов – и, поставив на ноги, повел ее к дверям.
– Стой, Нильс, – неожиданно твердым голосом произнесла она. – Я кое-что забыла.
Луиза вытянула из рукава белый конверт и положила его рядом с черным стилетом.
– Это письмо от Дона. В нем сказано, что он не желает новой войны между бандами и предлагает мирное сотрудничество. На этом у меня все.
Глядя на ее удаляющуюся спину, затянутую во вдовье платье, Уилл по-прежнему не мог выдавить ни слова. У него был единственный, совершенно невозможный в этом гнилом мире шанс повернуть все вспять, а он упускал его прямо сейчас.
В последнюю секунду она обернулась и сказала:
– Ты все же стал драматургом улиц. Поздравляю.
Глава 6. Один к шести
Мать не разговаривала с ним. Она умолкла четыре дня назад, ровно в тот момент, когда обнаружила контракт на письменном столе в его комнате. За Эльсе Юнсон и раньше водилась привычка рыться в вещах сына, выискивая то ли трофеи, то ли улики. Служанка даже не допускалась в его комнату для уборки. Но, в отличие от открыток с едва прикрытыми девицами, гербовой бумаги Густав не прятал.
Он видел, как мать подошла к столу у окна, не выпуская влажной тряпки из одной руки, другой поднесла документ к глазам. Он смотрел ей в затылок, стоя у дверного косяка, и представлял, как шевелятся ее губы при чтении:
«…добровольно… защита Родины от армии олонских агрессоров… в случае гибели при исполнении долга…»
Дочитав, фрау Юнсон беззвучно выпустила бумагу из пальцев. Развернулась на стоптанных каблуках и покинула комнату единственного сына, так и не взглянув на него напоследок. Затем она заперлась у себя и с тех пор не выходила. Выкурить ее оттуда не смогли даже соседки, хоть и принесли к чаю ее любимый кекс с имбирем и гвоздикой.