Макс и летающая тарелка
Шрифт:
– Ты, - губы Макса дрожали, а близорукие глаза блуждали из стороны в сторону.
– Почему ты ко мне привязалась? Это все из-за тебя! Если бы я нормально пошел в клуб, а не стоял, как идиот, на этом... балконе, я бы... Ты во всем виновата, ты и твоя...
И, конечно, пришлось дать ему пощечину. За маму - потому что люди приходят в себя от пощечины только в кино. Во всяком случае, Макс в себя не
Он бормотал сквозь слезы что-то бессвязное об экзаменах в колледже которые, кстати, и мне предстояло сдавать; о выборах в парламент - к ним я, к счастью, отношения не имела; о соревнованиях в клубе регбистов и дне рождения дочери автомобильного короля, её звали Элис, я до сих пор помню. Волосы Макса висели влажными спутанными прядями, нос покраснел, рубашка выбилась из-под измятого смокинга, на брюках отвисли пузыри. Мне стало как-то неловко смотреть на него, и я принялась сосредоточенно пересчитывать дырочки в стене сбоку. Не гладить же его, в конце концов, по головке, - а ничего более адекватного ситуации я придумать не могла. С какой-то странной, обреченной тоской я подумала, что это мне придется теперь искать выход, захватывать пульт управления и героически драться с инопланетянами, если я хочу вернуться домой. Если я хочу... Макс уже не хотел, кажется, ничего. Он тяжело прислонился к стене и беззвучно всхлипывал, закрыв лицо белыми руками с обломанным ногтем на левом мизинце.
И вдруг его аморфная фигура пошатнулась, едва удержавшись на ногах. Одним прыжком Макс подскочил ко мне - а я смотрела вперед широко раскрытыми глазами.
Кремовая в дырочку стена разъезжалась в стороны, как створки лифта. Наконец-то нас выпускали из этого отсека - куда? С какой целью?
– надо было как можно скорее увидеть, понять, сориентироваться, что теперь делать. Я была страшно, запредельно напряжена, виски сотрясались изнутри от биения пульса. Впереди включился свет, и...
Мне часто намекают, что я все это придумала. Вместе с мамой. Но, честное слово, такого я не то что бы не смогла - не стала бы придумывать. Слишком много чести, и сейчас вы поймете, о чем это я.
Оттуда, из глубины смежного отсека, на меня смотрел Макс. Высокий, красивый Макс с чуть надменной улыбкой в уголках глаз за стеклами элегантных очков, с безупречной, волосок к волоску, прической, с рубиновой брошью на белоснежном воротничке, в дорогом костюме и распахнутом длинном верблюжьем пальто. А чуть левее был ещё один Макс, сжимающий в прыжке мяч для регби. И рядом - Макса за компьютером, Макс у дверцы автомобиля, Макс рядом со мной на балконе моего дома, Макс и какая-то девушка в театральной ложе... Все огромное помещение занимали цветные, в натуральную величину, голографические изображения Макса. Блестящего, недосягаемого, великолепного Макса.
Я не стала оборачиваться в сторону их оригинала. Просто сказала, не глядя:
– Они бы тебя все равно забрали. Даже если бы ты ко мне не пришел.
Вот так, а потом мы оба отключились и очнулись уже посреди того пустыря в предместье, где нас и подобрала полиция. Дальше писать нет смысла, статьи во всех газетах были потрясающие, да и интервью неплохие - с Максом, естественно. Правда, он пару раз упомянул в них меня - к великому восторгу моей мамы. А вот об отсеке со своими голограммами почему-то не вспомнил - и загадка этой скромности меня до сих пор мучает. Может, он тогда ещё плакал и не успел их рассмотреть?
За те три года, что нам оставалось учиться вместе, мы с Максом не обменялись ни единым словом. Так получилось. Его отец на гребне сенсации победил на выборах, и до мамы дошло, наконец, что сын члена парламента не про мою честь. А потом я вышла замуж за Фрэнка - он тогда ещё не был чемпионом мира по боксу - уехала в Америку, начала сниматься в кино, а потом родились близнецы...
Недавно мы с детьми приезжали к маме, и в центре города я увидела Макса. Он стоял около припаркованной машины - все такой же красивый, стройный, элегантный. Правда же, было бы вполне естественно подойти к нему, поболтать, расспросить о наших однокурсниках?
– а меня что-то удержало. Все-таки он был слишком блестящий, далекий, недоступный.
Как-никак, единственный человек из шести миллиардов, которого представители иной цивилизации приняли за идеальный, рафинированный образец землянина. Пока не поняли, что ошиблись.
Интересно, кого они взяли взамен?
1999