Малампэн
Шрифт:
В некоторых местах высоты бочонков не хватало и приходилось класть на них еще бруски.
Когда, каким образом и почему Тессон приезжал к нам, а главное, на велосипеде, что кажется просто невероятным? Однако же я видел, как он шел по доскам и брюки у него были защеплены штрипками. Я уверен, что велосипед был приставлен к вязу у дороги. Уверен также, что прежде, чем он вошел в дом, мать закрыла дверь в мою комнату, не беспокоясь о том, что мы с братом делаем.
Наступило долгое молчание, как будто они ждали чего-то, и теперь я думаю: «Где же был мой отец? «
Глава 4
Потому
Я подошел осторожно, зная, что, как только протяну руку, начнется драма. 47 биений! Я не смел отпустить его маленькую руку. Проглотил слюну и вытер пот. Бог знает почему, я не сразу разбудил жену, которая только что легла. Мои движения были спокойные, точные, как в больнице, когда я занимаюсь кем-нибудь из больных, но я двигался в каком-то ватном мире и тупо повторял себе:
— Я совершенно хладнокровен!
Я заказал кислородные подушки. Пошел за ними в переднюю. Еще раз сосчитал пульс: 44. Тут я ощутил неясную дурноту. Испугался, что потеряю сознание. Подошел к двери. Тихонько позвал:
— Жанна!
Она поняла тотчас же. Но я думаю, что она не заметила моего состояния и приняла мое спокойствие за уверенность.
— Ты не позвонишь Морену?
— Да…
Позвонил. Нарочно произносил банальные и ненужные фразы:
— Простите, мадам… Мне неудобно вас беспокоить… Это Малампэн…
Да… Вы говорите, что вашего мужа нет дома? В Палэ д'Орсэ?.. Благодарю вас… Надеюсь, это будет ложная тревога…
Сколько сотен людей точно так же звонили и мне?
— Алло! Палэ д'Орсэ?.. У вас банкет врачей, не правда ли? Не можете ли вы позвать к телефону доктора Морена?.. Да… Очень срочно…
Немного позже жена спросила меня:
— Он приедет?.. А пока мы ничего не можем сделать?
Может быть… Конечно… Но я не решался… Жизнь в нем едва теплилась…
Ну что ж! Жена надела халат, причесалась, помахала пуховкой, потом открыла дверь и стала ждать на площадке.
Морен приехал во фраке, потому что был на торжественном обеде в честь делегации бразильских врачей. Он ничего у меня не спрашивал. Обращался со мной, как обращаются с родными больных, то есть полностью меня игнорировал.
Вначале он пощупал пульс, потом снял фрак, сорвал с себя белый галстук; долго мылил руки до локтей.
Борьба продолжалась немного дольше двух часов, причем за все время Морен произнес только несколько слов, когда ему нужно было потребовать что-то от нас. Его жилет поднялся вверх, обнаружив нижнюю часть накрахмаленного пластрона.
Ну, вот и все! Двенадцать пятьдесят, он посмотрел на часы.
— Уже слишком поздно, — пробормотал он.
Он намекал на Палэ д'Орсэ. Оделся. Не знал, что сказать. Я расспрашивал его взглядом, и, что ни говори, это был взгляд клиента.
— Во всяком случае, на эту ночь… — ответил он.
Этого уже достаточно. Било наверняка проживет еще несколько часов.
Теперь я могу спросить:
— Вас было много на банкете?
Жена наполнила рюмки коньяком, но Морен, у которого язва двенадцатиперстной кишки, не стал пить. И когда он ушел, Жанна посмотрела на меня с изумлением. Она могла ожидать чего угодно, но только не того, что я стал делать.
— Куда ты идешь? — спросила она.
— Сейчас приду…
Куда я шел? К холодильнику. И право же, я колебался, словно лакомка, глядя на остатки пищи: несколько кусочков селедки, ножку цыпленка, кусок тушеной говядины. Все это я унес в столовую. Она видела меня через открытую дверь и не поняла. Я наелся до отвала, один выпил целую бутылку пива, поводя вокруг себя тяжелым взглядом. Время от времени жена с нетерпением заглядывала в столовую, и, пари держу, ей было противно. Но что я мог ей сказать? Впрочем, это не впервые, у нее часто возникают одни и те же мысли обо мне. У нас разная реакция на то, что происходит. Она убеждена, что я холодный, эгоистичный, что выше всего я ставлю свое спокойствие.
Что бы она сказала, если бы я изложил ей то, что думал в тот момент.
Это захватило меня, когда я проходил по кухне и открывал дверцу холодильника. Я как бы увидел себя самого в кухне и удивился, что нахожусь здесь.
Сколько времени мы живем в этой квартире? Немного больше четырнадцати лет. Мы покупали мебель для комнат, устраивали их одну за другой. Моя рука легко находит в темноте дверные ручки. Почему у меня нет ощущения, что я у себя дома? Вернее, я это ощущаю, но не совсем точно. Тысячи, десятки тысяч врачей живут в приблизительно таких же квартирах, встают в то же время, что и я, получают этот медицинский журнал, который я вижу у себя на круглом столике, — его издает фирма медикаментов.
Приемные похожи друг на друга, кабинеты врачей тоже, отличаются только теми или другими инструментами. Отпуск проводят за городом и два или три раза в неделю собираются, чтобы поиграть в бридж.
Все это, разумеется, существует. Доказательство: я добросовестно делаю то, что полагается в определенные часы. Я скрупулезно выполняю супружеские обязанности. Я хороший отец. Но уже не в первый раз я внезапно останавливаюсь, смотрю на себя, сомневаюсь, правда ли, что все это существует?
Я ем в час ночи, после пережитой нами тревоги, и, более того, ем с очевидным удовольствием.
Так вот! Я мог бы уточнить с почти научной определенностью, что именно, когда я проходил по кухне, создалось это ощущение нереальности — я не почувствовал запаха! Потому что для меня запах кухни — это запах нашей кухни в Арси, запах горелого дерева, сырого молока, коровника, запах, который я не чувствовал больше нигде и который в моей подсознательной жизни остался связанным с жизнью в семье. Наша парижская кухня не пахнет ничем. Во всяком случае, для меня. Но я убежден что для Било, для Жана у нее такой же сильный запах, как в моих воспоминаниях запах кухни в Арси. Я думаю так же старательно, как и ем, чтобы прийти к чему-то определенному. Я поражен заключениями, к которым прихожу. Если я не ошибаюсь, то единственные реальные годы жизни — это годы детства.