Мальчики из Фоллз
Шрифт:
– И твоя киска, – бормочет Хоук, глядя на меня, и просовывает руку мне между ног. Мой клитор молит о большем.
Поцеловав Трента в лоб, подсказываю:
– Concha.
Мы целуемся, и я устраиваюсь на нем поудобнее. Голова идет кругом. Он просто развлекается? Нельзя допустить, чтобы это переросло во что-то серьезное. Я не могу влюбиться в него. А что, если Хоук не влюбится в меня? Не хочу в итоге остаться с разбитым сердцем.
– Ты способен сказать «киска», но не «сиськи»? – спрашиваю я.
Он улыбается, подтолкнув меня обратно
– Одна из моих многочисленных загадок.
Названия и на английском, и на испанском звучат довольно вульгарно, однако ему бы я позволила говорить их в мой адрес. Только ему.
Хоук возвращается к работе над оставшимися пальцами, дует на черный лак. Хорошо, что я в легинсах и толстовке, иначе он заметил бы, как по моей коже бегают мурашки. Никогда раньше не видела, чтобы мужчина делал педикюр женщине. Мне внезапно хочется, чтобы он помыл мои волосы.
– Когда ты сделала татуировку Грин Стрит? – интересуется Трент.
Подавшись назад, опираюсь на локти.
– В пятнадцать лет. Хьюго, Николас и Аксель жили в одном приемном доме. Хьюго приближался к совершеннолетию, но уже работал. На какой-то мимолетный срок у меня возникло ощущение, будто мы…
– Семья.
Киваю, с грустью думая об этом.
– Я была наивной.
Тогда казалось, что я не имею своего места нигде и ни с кем, а они дали мне цель. Все ищут свою идентичность, особенно молодые люди. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, насколько в действительности тесен мир.
Я откусываю кусочек от его второй эмпанады.
– Почему ты спросил?
– Из любопытства.
Выпрямившись, провожу пальцами по его футболке над словами, вытатуированными под ключицей.
– Когда ты сделал свою?
Хоук улыбается.
– Как только мне исполнилось восемнадцать. У папы есть тату с этой же цитатой. Он набил ее, когда начал влюбляться в мою маму.
Таких страстей конец бывает страшен.
– Не очень обнадеживающие слова, – поддразниваю я.
Больше похоже на татуировку, какую я бы сделала после расставания.
Но Хоук дергает подбородком в сторону стены позади меня.
– Vivamus, moriendum est, – читает он вслух. – По-моему, эти две фразы в некотором смысле означают одно и то же. Одна предупреждает о том, что слишком пылкая страсть может стать разрушительной. Другая напоминает, что, независимо от наших действий… – Взгляд Трента возвращается ко мне. – В любом случае все рано или поздно подходит к концу.
Поэтому к черту. Жизнь нам дается одна, и она так быстротечна. Люби как можно больше.
Хоук заканчивает с последним ногтем.
– Отца пугала сила его любви к моей матери, только отказаться от нее он тоже не мог.
– Почему он боялся своих чувств к ней?
– Потому что мы можем потерять себя, растворившись в других людях.
Он закручивает колпачок лака, и я смотрю на него, вспоминая прошлую ночь. Каким потерянным выглядел Хоук. Словно он был не в своем
– А потом… – Поднявшись, с расслабленным и игривым выражением на лице Трент продолжает: – Не успев опомниться, ты устраиваешь дуэли, убиваешь ее кузена, в результате еще четыре человека погибают, и все это из-за того, что однажды ночью ты дико повеселился на вечеринке, где влюбился в симпатичное личико всего через десять минут после знакомства. – Он упирает руки в бока, наклонившись ко мне практически нос к носу. – В финале ты тоже мертв.
Я улыбаюсь, улавливая связь между отсылкой к «Ромео и Джульетте» и цитатой на его коже.
– У Дилан сегодня гонка. – Хоук шлепает меня по обеим ягодицам. – Хочешь прокатиться с ней?
Мои глаза округляются. Серьезно?
Глава 22
Он провожает их взглядом, стоя внизу, когда они поднимаются по винтовой лестнице. Мальчик придерживает для девочки крышку люка.
Сердце мужчины бьется чуть чаще, и он закрывает глаза, наслаждаясь этим.
Они ему нравятся. Как парнишка наблюдает за ней, когда она отворачивается. Как девушка дышит, зная, что он смотрит.
Мужчина тоскует по этому чувству. Всепоглощающему желанию. Иногда ему кажется, что оно даже лучше, чем обладание, ведь, если это просто фантазия, ты полностью контролируешь ситуацию. Ты гадаешь, каково будет получить ее. Так интереснее, потому что, когда представлять больше не нужно, мечта исчезает.
Ладонь мальчика зависает над поясницей девочки, не касаясь, пока он пропускает ее вперед. Следом он быстро выбирается на крышу, дверь захлопывается, и по залу разносится эхо, как бывает в пустых помещениях. Словно они перестают существовать, когда нас там нет.
Но башня никогда не бывает пустой.
Всякий раз, уходя, мальчик и девочка оставляют после себя призраков.
Мужчина идет в комнату наблюдения, обустроенную парнишкой, и просматривает камеры. Парочка спускается по пожарной лестнице и бежит вправо, в переулок, где стоит его машина.
Оглядев остальные изображения на экране, мужчина убеждается, что ни одно из них не фиксирует внутреннюю часть убежища.
Хорошо.
Мальчик умен. Несколько раз он чуть не поймал его.
Выйдя из аппаратной, мужчина проходит мимо комнаты девушки, однако внутрь не заходит. Оттуда доносится ее запах. Только запах, не похожий на лето, принадлежит не Бунтарке. Аромат старше. Ее аромат. Едва уловимая пряность. Он втягивает воздух через нос. Запах до сих пор витает здесь.
Расстегнув кожаную куртку, мужчина дает шее остыть, затем проходит в другую комнату.
Подойдя к изножью кровати мальчика, он опускает взгляд. От ревности у него внутри завязывается тугой узел. Смятые простыни, и тут тоже ощущается запах лета.