Мальчишки-ежики
Шрифт:
— Какой же из тебя машинист? И пристраиваться к юнцам поздновато, — стал урезонивать секретарь райкома. — Ты им больше в партпапаши или наставники годишься.
А «Слоник» не без тревоги подумала: «Достанется мне от девчат, что от такого старого не отбилась».
— Почему в партпапаши? — не соглашался белобрысый. — Я не переросток. Мне только двадцать пятый пошел. Впрочем, называйте как хотите, только пошлите в этот фабзавуч. Не подкачаю, ребята, поверьте. Рано меня в старые большевики сплавлять…
В общем, Иван Калитич — один из первых комсомольцев района — сумел убедить членов бюро рекомендовать его в отсекры фабзавуча.
Видя, что девушка из фабзавуча не очень обрадована решением бюро, секретарь райкома ей шепнул:
— Не хмурься, благодарить будешь. Ваня Калитич только на вид блеклый. Это ему в гражданскую войну досталось: на бронепоезде паром обварило. А по характеру он парень веселый и заводной, с ним не соскучитесь, ручаюсь.
Иван Калитич действительно оказался человеком общительным. Он не кичился своими заслугами, умел выслушивать младших и держался с фабзавучниками так, чтобы они не чувствовали его возраста. Интересовался он всем и сразу же вмешивался, если видел несправедливость.
«Футболезцам» Калитич пришелся по душе, потому что легко подхватывал шутку, хлестко отвечал и смеялся заразительно. Узнав о дуэлянтах на футбольном поле, он сказал:
— Видите ли, старики, раньше рабочему парню некуда было молодую силу направить, удаль показать. В драках себе славу добывали. А городовым и жандармам это на руку. Пусть рабочие меж собой дерутся, меньше о политике думать будут. У нас за Нарвской Вася Алексеев жил. Так он нам, мальчишкам, сказал: «Глупо нам меж собой драться да купцов тешить. Пролетариям надо объединяться а не носы друг дружке расквашивать». Алексеев был из тех парней, которые не боялись ни арестов ни высылки.
Я с двенадцати лет в разогревальщики заклепок пошел. Платили пятнадцать копеек в день. Работа паршивая: угольный чад глаза ест, а чуть зазевался, не успел раскаленную заклепку подать — по шее схлопочешь. Работали по десять— двенадцать часов. Надоело такое терпеть, сговорились все мальчишки и пошли в контору шуметь. Требуем, чтобы по гривеннику прибавили и казенные рукавицы выдали. «Чего? Прибавки захотели?! — заорал обер-мастер. — С этих пор бастовать! Что же из вас дальше будет? Дать канальям расчет и — коленкой под зад!» Выдали нам какие-то гроши и — вон за ворота. А на наши места других мальчишек набрали.
Обозлился я тогда. Пошел в Емельяновку к Васе Алексееву и стал просить: «Напиши про нас листовку». — «А распространять будешь?» — спросил он. «Буду», — согласился я. Через своих знакомых Алексеев устроил меня на заводскую «кукушку» — куцый паровозик, развозивший по путиловским цехам грузы. Штатный помощник машинисту не полагается, так он меня взял в ученики-подсобники: стрелки переводить, платформы прицеплять, за нарядами бегать. За день «кукушка» не раз за ворота выходила и почти во всех цехах бывала. Вася приспособил меня большевистские газеты и листовки на завод провозить и своим людям раздавать.
В революцию мне пятнадцать стукнуло. Вместе с ребятами ходил полицейские участки громить, власть свою устанавливать. Установить мы ее установили, а удержать было трудновато! Нашу «кукушку» в первый бронепоезд определили. В сущности это был не бронепоезд, а просто две полуоткрытых угольных площадки с четырьмя пушками. Вышли мы на позицию — и давай по казацким цепям шрапнелью шпарить. Те за Воронью гору откатились. А у нас снаряды кончились и воды для пару не осталось. Пришлось вернуться на завод, две цистерны с водой захватить и вагоны со снарядами.
Потом наловчились настоящие бронепоезда выпускать. Одним из них Вася Алексеев командовал. Меня в паровозную бригаду взял. Мы Гатчину с ним у белогвардейцев отбивали. И тут меня паром обварило. И осколок-то небольшой, а как фыркнет горячая струя — прямо в грудь.
— Что вы всё про войну да про революцию, — заметила Симочка Изюмова. — А любить-то умели?
— Еще как! — оживился Калитич. — Вот у Васи Алексеева подруга была, позавидуешь! Его в судьи на Ушаковскую улицу назначили — она в секретарши пошла, над протоколами корпела. Он на митинг — и она с ним. Да не просто, зажигательной речью поддержйвает. Его на фронт — и она длиннополую шинель надела и наган выпросила. А когда увидела Васю в гробу, на грудь ему упала. Оторвать не могли. Потом осталась одна и застрелилась. Не могла без него жить. Вот как у нас любили!
На первом комсомольском собрании было выбрано бюро. В него вошли Иван Калитич, Зоя Любченко, Юра Лапышев, Нина Шумова и Соня Кугельман — машинистка из конторы. Она стала техническим секретарем.
На следующий день на доске появились объявления:
«Товарищи физкультурники!
Кто хочет играть в баскетбол и ходить на лыжах — записывайтесь у Домбова (кузница)».
«Ребята, умеющие петь, плясать, читать стихи и просто чудить, записывайтесь в драмкружок у Н. Шумовой (в токарном цехе).
У нас будет своя живая газета!»
Объявления провисели несколько дней, но мало кого тронули. Фабзавучники, привыкшие к вольнице, не стремились в кружки, их устраивала бесшабашная, по-своему налаженная жизнь. Они чурались организованных занятий. Когда Калитич собрал членов бюро, то результат был плачевный: записалось в кружки по три — четыре человека.
— Придется индивидуально обрабатывать, — рассудил Калитич. — Я возьму на себя преподавателей и мастеров. А вы пошуруйте в общежитии и в цехах.
Живая газета
На уроке черчения Ромку неожиданно подозвал к себе Сергей Евгеньевич и заговорил, как со взрослым:
— Громачев, вы мне очень нужны. Я дал согласие руководить живой газетой. Но один не справлюсь. Хотелось бы получить животрепещущий материал. Говорят, вы пишете. Не сочините ли для нас хотя бы две-три сценки?
Первая возникшая мысль — отделаться от предложения преподавателя. И так почти никакого времени не остается на свои дела, а тут еще корпи по вечерам — сценки пиши.