Мальчишник
Шрифт:
Горит здание гостиницы «Бристоль», горит типография… Грудой развалин лежит здание почты на углу улиц Анджиевского и Анисимова. Заминирована школа № 8 по улице Буачидзе, а она непосредственно граничит с лермонтовской усадьбой.
Сотрудники музея, их семьи, дети-школьники (среди них и внук Володя) сгребают лопатами кучи снега вокруг домика, чтобы хоть этим как-то возместить отсутствие воды, если огонь перекинется на музейное здание… Время тянется в страшной тревоге: в любой момент могут явиться минеры или поджигатели.
Сколько в своей жизни Елизавета Ивановна видела невзгод. Сейчас она спасала от страшного
10 января около пяти часов вечера в ворота музея громко постучали.
Елизавета Ивановна быстро подошла к калитке, но открыла не сразу. Руки не поднимались, пишет в книге. Стук повторился с новой силой.
Бывает такой стук в калитку, в дверь, в окно, от которого холодеет сердце. Стук — угроза, неотвратимость, смертельная опасность.
Как только Елизавета Ивановна отодвинула задвижку, калитка резко распахнулась, и вот она — смертельная опасность: во двор ввалился сильно выпивший полицай с каким-то свертком под мышкой. Направился к скамье, стоявшей напротив домика. Там сидели сотрудники и доктор А. А. Козерадский — он мог в случае необходимости объясниться с немцами. В эти дни находился в музее почти безотлучно.
Не успев дойти до скамьи, полицай закричал:
— Мне поручено поджечь музей!
Все оцепенели. Никто не в силах был что-либо сказать, настолько слова полицая подействовали ошеломляюще. Потом заговорили все сразу.
— Дом Лермонтова нельзя уничтожать!
— Это невозможно!
Николева, потянув полицая за рукав, усадила рядом с собой на скамью. Попытки в чем-либо убедить, как-то застращать возмездием, народным гневом были тщетны. Он кричал:
— Я жить хочу! Я головой отвечаю! Велено поджечь, вот и подожгу!
Этот крик, как потом выяснилось, слышали и соседи.
— Неужели мы с ним не справимся? — прошептал доктор.
И тут кто-то задал решительный вопрос:
— Кто дал распоряжение? Перед кем ты отвечаешь головой? Мы тоже отвечаем головой!
Полицай назвал фамилию.
И вот тогда, совершенно неожиданно, под предлогом необходимости проверить распоряжение и под предлогом того, что надо вынести из музея собственные вещи, хотя бы Николевой, полицая удалось увести. Но эти минуты многого стоили.
— Завтра вернусь, — пригрозил полицай, покачиваясь у калитки в окрашенных отблеском пожара зимних сумерках.
«Страшен был не сам полицай, страшно было то, что стояло за ним. Ведь его приход означал, что Домик обречен…»
Я будто видел Елизавету Ивановну Яковкину, бабу Лизу, в минуту, когда она написала эту фразу и, очевидно, вновь со страшной силой пережила ее смысл.
Но «завтра», которым грозил полицай, не наступило: ранним утром 11 января 1943 года в Пятигорск ворвались части Красной Армии. У ворот музея раздался взволнованный голос:
— Домик жив? — И в заиндевевшей кубанке, весь запорошенный снегом, во двор вбежал командир Красной Армии капитан Николаев. Его конь был привязан к дереву. Так часто привязывал своего коня здесь и Лермонтов.
Первый посетитель вошел в музей и заплакал…
«Когда 11 января 1943 года наши войска ворвались в Пятигорск, военный корреспондент П. Павленко, разыскав на новом КП командующего 9-й армией генерал-майора К. А. Коротеева, начал взволнованно упрашивать его:
— Товарищ командующий! Прошу срочно выделить машину и бойцов: надо выехать на место дуэли Лермонтова. Говорят, что немцы заминировали памятник…
Через полчаса командующий с бойцами уже были у подножья Машука. Памятник сохранился. Удар наших войск был настолько стремительным, что фашистские минеры не успели подняться сюда.
— С какого расстояния Мартынов стрелял в Лермонтова? — спросил генерал.
Павленко зашагал по снегу, отмеряя нужное количество метров. Наконец остановился.
— С такой дистанции в пятачок попасть можно, не то что в человека, — покачал головой генерал.
Все замолчали. Внезапно сопровождавший генерала капитан взял под козырек:
— Товарищ командующий! Разрешите принять присягу?
Генерал молча кивнул. Прозвучала команда «Смирно!», и Павленко громко и торжественно произнес:
— Клянемся великому русскому поэту, поручику Тенгинского полка Лермонтову, что наши войска дойдут до Берлина!»
Все лермонтоведение Елизаветы Ивановны — книги, рукописи, черновики — Мария Волчанова передала школьникам города Липецка, которые самозабвенно занимаются творчеством Лермонтова в литературном клубе «Парус». Им — совсем молодым лермонтоведам — идти дальше.
«Самый большой талант — умение любить», — напишет Елизавета Ивановна. И вот она на фотографии стоит одна на месте дуэли Лермонтова в легком летнем пальто, ветер слегка распушил волосы. Она сюда приходила до последних дней, пока могла ходить, а потом, когда уже не могла, к ней приходили его стихи.
Домик жив. И будет жить. И будет жить в истории музея имя Елизаветы Ивановны Яковкиной, которая со своими сотрудниками в самое тяжкое время предприняла все, чтобы уберечь, сохранить музей, уберечь, сохранить Последний Приют Поэта.
Хоронили бабу Лизу сотрудники пятигорского музея, в том числе и Александра Николаевна Коваленко. Хоронила и Мария Волчанова.
Совсем недавно Александра Николаевна сообщила нам, что собирает документы об истории создания музея и, конечно, о его директоре Елизавете Ивановне Яковкиной. Но, к сожалению, вся личная переписка Елизаветы Ивановны Яковкиной по ее завещанию — сожжена.
ДВЕ ВЕЧНО ПЕЧАЛЬНЫЕ ДУЭЛИ
Называется симфония «Прощальной», еще она именуется «Симфония со свечами». Написал австрийский композитор, сын каретного мастера Франц Йозеф Гайдн. В Москве симфонию исполняют в Большом зале консерватории, в Ленинграде — в капелле имени Глинки на Мойке. Люстры притушены, отчетливо видны огни свечей на пюпитрах — живое колышущееся воспоминание — составная часть жизни, без чего, к сожалению, не дано жить: мы говорим о прощании как о потере, о невозвратности. О колышущихся воспоминаниях. Лично для нас это все те же сороковые-роковые, прежде всего — наша война с Гитлером.