Мальчишник
Шрифт:
Я слушал Веру Александровну Витязеву и думал: кого она мне напоминает? Увлеченностью, лиризмом, мягкостью, желанием побольше рассказать, увлечь, убедить, увести за собой в данном случае в пушкинское лето 1836 года, и понял — Наталью с Белой дачи! Да, именно ее.
— Дача Доливо-Добровольского, которая должна была бы нас особенно интересовать, но которой, к сожалению, уже нет, была построена в 1821 году. Главное здание имело мезонин, дорический портик, треугольный фронтон, фланкировано двумя одинаковыми павильонами. Павильоны и дом соединялись
По-прежнему зеленели березы, тополя, клены, акации. Мы шли как бы гравюрами и акварелями тех лет. Приблизились и к дубу, родословная которого ведется от посещения острова Петром I. Остался «осколок» дуба, часть ствола. Черного вида. И несколько ветвей. После дуба познакомились с совершенно уникальным деревянным каменноостровский театром, постройки 1827 года. Вера Александровна добилась, чтобы нас пустили внутрь. Все здесь деревянное — и три яруса, и великолепно расписанный деревянный плафон. Ощущение, что ты оказался внутри огромной шкатулки. Пушкин бывал в театре. Этот театр знает его походку, смех, реплики, может быть, его аплодисменты. Потом Александр Сергеевич пешком возвращался на дачу с кем-нибудь из друзей или один, охваченный размышлениями об увиденном и услышанном.
А теперь мы из помещения деревянного театра идем к Пушкину на каменноостровскую дачу. Здесь родилась его дочь Наталья. Здесь, в каменноостровской церкви Иоанна Предтечи, воздвигнутой в честь победы русского флота над турецким в Чесменском сражении, младшую дочь Пушкина крестили и нарекли Натальей.
Дачи нет, но есть деревянный дом, который был подсобным строением, флигелем. Он есть, он еще стоит. В нем Пушкин бывал?
— Возможно.
— А вдруг Пушкины жили именно во флигеле?
— Возможно.
— Не сюда ли Пушкин заезжал, когда этой дорогой направлялся на дуэль?
— Возможно.
Мы стояли перед пустым, с выломанными дверями и окнами, с проломанной крышей, старым, деревянным, густо заросшим одичалыми травами домом.
— Чей он сейчас, дом? Кому принадлежит?
— Мореходному училищу.
Ребята в форме мореходов неподалеку играли в бадминтон. Заметив, что мы окружили дом, подошли к нам. Начался разговор.
— Вы обратитесь к нашему начальнику училища, — сказали будущие штурманы дальнего плавания. — Он добрый. Он отдаст дом.
И сами ребята были добрыми. Почему же дом разрушается, гибнет? Почему, ребята? Начальник училища, почему? Жители Каменного острова, почему? Жители Ленинграда? Мы все? Почему?..
АДРЕСАТ БЫЛ ДРУГИМ
Вход сбоку, не через центральный подъезд. В тамбуре — темно, зябко. И пусто. Вика пока остается ждать — что будет! — на берегу Мойки. Обозначаются в тамбуре массивные, «молчаливые» двери — одни, вторые. Подергал, потряс ручку у каждой из них — двери «не откликнулись». У последней, третьей, ручку повернул резко и сразу до отказа: громкий отскок замка, дверь — срез красивого дубового ствола — поддалась. Потом во дворце покажут дверь, которая в Париже была премирована за красоту и была куплена старым князем, привезена в Петербург для интерьера дворца. Так
Когда в тамбуре за мной тяжело закрылась дверь — срез красивого дубового ствола, — я попал в еще более плотную темноту и в еще более ощутимую прохладу. В сумраке разглядел обвязанную шерстяным платком женщину. Именно такую, каким и полагается караулить старые дворцы и замки: сидела, свернувшись клубочком, как кошка, перед открытым шкафчиком с ключами на фоне чего-то зеркального. Невесть откуда преломлялся дневной свет, и поэтому «ключница» была достаточно различима. Забыл упомянуть, что большая часть окон дворца закрыта ставнями. Мы сразу обратили на это внимание.
Дворец (Мойка, 94) навсегда помечен драматической таинственностью. При первой нашей с ним встрече была ночь, была осень, но в этот раз — летний день, а дворец все равно — настороженный, затемненный. Да что там — жутковатый! Тем более на днях произошел пожар. И никак не скажешь, что пригоден для надежд, но тем не менее в недавнее время здесь проходили балы «Последняя надежда»: встречались одинокие женщины и мужчины последняя надежда устроить свое личное счастье.
Голос «ключницы»:
— У нас не работает электричество. И вообще дворец закрыт.
Я сказал, что меня ждет Галина Ивановна Свешникова это директор. Принадлежит дворец учителям и называется Дворцом просвещения. Был передан учителям после революции.
— Погодите. Возьму фонарь.
В руках у «ключницы» появился большой с козырьком и ручкой-дужкой старинный фонарь. Из-под козырька выпало желтое пятно и слабо осветило путь куда-то в глубину покоев, связанных со скандальным именем Распутина, где он, уже раненный, попал в «восьмерик» — комнату с зеркалами, из которых одно из зеркал было дверью, выходом. И Распутин все же отгадал, где просто зеркала, а где дверь… выход… О Распутине я впервые прочел в «Морозовке», в некоторых докладах, при упоминании судьбы ГИЕБХУ. И что тело Распутина было потом выброшено из склепа и сожжено восставшими солдатами где-то на дороге между Петербургом и Царским Селом.
— Идите, за мной! — скомандовала «ключница», унося с собой выпавшее из фонаря слабое желтое пятно.
Я последовал за ней, за ее фонарем. Мне ничего не нужно было во дворце «распутинского», мне нужен был тайник при кабинете старого князя. Старый князь — это отец молодого Юсупова, организатора убийства Распутина. Я хотел увидеть собственными глазами место, где были обнаружены письма Пушкина, а не то, где именно в подвале вначале пытались отравить, а потом убивали Григория-старца. Я двигался за старухой и ее фонарем по узким коридорам. Свернули направо, свернули налево, свернули направо, свернули налево…
— Теперь сюда. Осторожно, ступенька. Здесь боковые двери в кабинет молодого князя.
И старый князь и молодой — оба Феликсы. Но старый князь, помимо фамилии Юсупов, назывался еще — граф Сумароков-Эльстон. Дело в том, что, как полагают, отец старого князя был внебрачным сыном Екатерины Тизенгаузен (внучки Кутузова, дочери Елизаветы Михайловны Хитрово) и принца Вильгельма Прусского. Звали его Феликсом Николаевичем Эльстоном, графом Сумароковым (титул он получил от жены графини Сумароковой), и поэтому сын его (старый князь) полностью именовался — Феликс Феликсович, граф Сумароков-Эльстон. А женившись на последней в роду княжне Юсуповой, стал именоваться — князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. А сын его — тоже Феликс — это уже молодой князь.