Маленькая принцесса
Шрифт:
«Ведь солдаты не жалуются, — говорила она себе, сжимая зубы. — И я не буду жаловаться, представлю себе, что я на войне».
Однако бывали минуты, когда ее детское сердце чуть не разрывалось от горя и одиночества. И разорвалось бы — если б не три подруги.
Первой была Бекки — да, всего лишь Бекки. Всю ту долгую ночь, которую Сара впервые провела на чердаке, когда под полом возились и пищали крысы, ее утешала мысль о том, что за стеной есть еще одна девочка. В последующие ночи она ощущала присутствие Бекки еще сильнее. У Сары почти не было случая перекинуться с Бекки
— Только вы, мисс, не сердитесь на меня, — шепнула ей Бекки в то первое утро, — если я буду невежлива с вами, не буду говорить «пожалуйста», или «спасибо», или «простите». Если я стану так говорить, нам обеим достанется. Я побоюсь на это время тратить.
Но на рассвете, прежде чем спуститься на кухню разжечь печку, Бекки неслышно проскальзывала к Саре, чтобы застегнуть ей платье или как-то еще услужить. А когда наступала ночь, в дверь Сариной каморки стучали — это Бекки снова предлагала ей помощь.
В первые недели после рокового известия Сара была настолько потрясена, что замкнулась в молчании; прошло немало времени, прежде чем она смогла с кем-то говорить. Сердце подсказало Бекки, что в горе человека лучше не трогать.
Второй из трех утешительниц Сары была Эрменгарда — впрочем, она далеко не сразу стала ею.
Придя в себя от потрясения, Сара осознала, что совсем забыла о существовании Эрменгарды. Конечно, они были подруги, но Саре всегда казалось, будто она гораздо старше Эрменгарды. Что говорить, Эрменгарда Сару любила, но была такой глупышкой! Простой, бесхитростной душой она привязалась к Саре; приходила к ней за помощью с уроками, ловила каждое ее слово и осаждала просьбами о сказках. Но самой ей сказать было нечего, а всякие книги она ненавидела. Словом, Эрменгарда была не из тех, кого вспоминают в тяжком горе, и Сара о ней забыла.
Этому способствовало и то, что Эрменгарду внезапно отозвали на несколько недель домой. Вернувшись, она дня два не видела Сары, а потом столкнулась с ней в коридоре — Сара шла ей навстречу с кипой одежды в руках. Она несла ее вниз для починки. К этому времени Сару уже обучили чинить одежду воспитанниц. Вид ее показался Эрменгарде непривычным: она была бледна, из-под слишком короткого платья торчали тонкие ноги в черных чулках.
Эрменгарда растерялась. Она не знала, что сказать. Ей было известно, что произошло, но ей и в голову не приходило, что Сара может так измениться — она выглядела совсем как служанка. Сердце у Эрменгарды сжалось — она истерически засмеялась и бессмысленно вскрикнула:
— Ах, Сара! Это ты?
— Да, — ответила Сара.
Странная догадка мелькнула в ее голове — она покраснела.
Она несла одежду и, чтобы ничего не уронить, придерживала ее подбородком. Она не опустила глаз — и оттого Эрменгарда еще больше растерялась. Ей показалось, что Сара теперь совсем другая, — такую Сару она не знала. Верно, это потому, подумала Эрменгарда, что она вдруг обнищала и должна теперь чинить вещи и работать, как Бекки.
— О, — произнесла она, заикаясь. — Как ты?
— Не знаю, — отвечала Сара. — А ты как?
— Я… я хорошо, — сказала Эрменгарда, одолеваемая робостью. И вдруг спросила в неловком доверительном порыве: — Ты очень… горюешь?
Сара почувствовала, что сердце ее истекает кровью. Если человек так глуп, то лучше держаться от него подальше, подумала она. Конечно, это было несправедливо, но в тот момент Сара так не считала.
— А как ты думаешь? — отвечала она. — Ты думаешь, мне весело?
И, не прибавив больше ни слова, она прошла мимо.
Со временем Сара поняла, что, если бы не ее горе, она бы сообразила, что бедную глупышку Эрменгарду не следует винить за ее медлительность и неловкость. Она всегда была такой, и чем больше она переживала, тем глупее себя вела.
Впрочем, Сара обиделась на Эрменгарду, потому что в голове у нее мелькнула досадная мысль.
«Она такая же, как другие, — подумала Сара. — На самом деле ей совсем не хочется со мной говорить. Она знает, что со мной никто не разговаривает».
Несколько недель между ними царило отчуждение. Если они случайно встречали друг друга, Сара отводила глаза, а Эрменгарда не решалась от смущения с ней заговорить. Иногда они кивали друг другу; впрочем, бывало и так, что обе делали вид, что друг друга не видят.
«Если она предпочитает со мной не говорить, — думала Сара, — мне лучше держаться от нее подальше. Мисс Минчин позаботилась об этом».
И правда, мисс Минчин так хорошо об этом позаботилась, что со временем они почти уже не встречались. Все заметили, что в эти дни Эрменгарда стала еще бестолковее; она выглядела беспокойной и невеселой и все чаще совершала промахи. Она часто сидела ссутулившись у окна и не произносила ни слова. Раз Джесси, идя мимо, остановилась и с любопытством взглянула на нее.
— Что это ты плачешь, Эрменгарда? — спросила она.
— Я не плачу, — ответила Эрменгарда прерывающимся голосом.
— Нет, плачешь, — возразила Джесси. — У тебя по носу сейчас скатилась слеза. А вот и вторая!
— Мне грустно, — сказала Эрменгарда, — только тебе что до меня за дело?
Она повернулась к Джесси спиной и, вынув платок, спрятала в нем лицо.
В этот вечер Сара позже обычного поднялась к себе на чердак. Воспитанницы уже разошлись по спальням, а ей все находилась работа; потом она еще позанималась в пустой классной. Поднявшись по лестнице, Сара с удивлением увидела, что из-под двери, ведущей к ней на чердак, выбивается свет.
«Туда никто, кроме меня, не заходит, — пронеслось у нее в голове, — значит, кто-то зажег свечу».
Свечу и впрямь кто-то зажег — и горела она не в кухонном подсвечнике, которым надлежало пользоваться Саре, а в подсвечнике, взятом из спален воспитанниц. На старой скамеечке сидела девочка в ночной рубашке и с красной шалью на плечах. Это была Эрменгарда.
— Эрменгарда! — вскричала Сара, это было так неожиданно, что та чуть не перепугалась. — Тебе попадет!
Эрменгарда неловко поднялась со скамеечки. Шаркая шлепанцами, которые были ей велики, она сделала к Саре несколько шагов. Глаза и нос у нее покраснели от слез.