Маленький Большой человек
Шрифт:
Он перевел дух, а я тем временем разохотил с полсотни индейцев переться, как есть, напролом — ишь, чего вздумали! — оно, может, нас не так-то и много: стрелять приходится за четверых, но голыми руками нас пока не возьмешь, рановато… Пока я убеждал индейцев не спешить, Кастер, оказывается, продолжал лекцию, так что частично я её пропустил, но зато, перезаряжая «Винчестер», узнал следующее: «Остаётся только сожалеть, что романтический образ, что предстает перед нами со страниц увлекательных романов Фенимора Купера, увы, не соответствует действительности. Лишённый романтического ореола, коим мы сами же и окружили его в нашем воображении, и будучи перенесен с книжных страниц в места, где мы вынуждены сталкиваться с ним наяву, индеец, таков, каков он есть, не может претендовать на имя «БЛАГОРОДНОГО КРАСНОКОЖЕГО».
В сизом дыму у него над головой открылся просвет, сквозь который проглянуло синее небо; Кастер ещё раз улыбнулся и назидательно поднял довольно-таки грязный палец.
— Нам он видится таковым, каков он есть на самом деле, и, насколько нам известно, был всегда: он был и остаётся ДИКАРЁМ в полном смысле этого слова…
Что ж, о смысле мне судить трудно, но тема, избранная Кастером, нашла самый горячий отклик всех собравшихся, и доклад его поминутно прерывался то ружейной пальбой, то неистовым воем пяти тысяч человек, сквозь который, как мне кажется, я расслышал и тонкий женский визг, что доносился откуда-то со стороны реки, и меня передернуло, — я слишком хорошо знал, что за ним кроется: женщины вышли с дубинами добивать наших раненых, увечить и уродовать мёртвых.
Слушать их мне было невмоготу и в каком-то полузабытьи я уставился в небо. Облако дыма над нашим холмом уже разделилось надвое, и часть его, подхваченная воздушным потоком, удлиняясь, медленно ползла на юго-восток. Через какое-то время на добрых три мили в той стороне стало так ясно, что безо всякой подзорной трубы, покуда хватал глаз можно было обозревать тот путь, что привел нас сюда: и хребет, и холмы, и долину. Солнце ярко освещало высоту, с которой Кастер глядел на деревню во второй раз, ну, ту самую, где ещё на лице юного Рида я заметил печать скорой смерти. Она настигла его уже здесь: он лежал в двух шагах от меня.
И вдруг на той высоте что-то дрогнуло: то ли отблеск, то ли всплеск; я прищурился — там явно что-то было, и это что-то трепетало на ветру. Оперенье головного убора? Да нет — с такого расстояния трепет перьев я б не различил… Индейский флажок на шесте? Зачем? Да и полотнище слишком великовато… И на одеяло не похоже: оно и больше и темнее, да и с какой стати там взяться одеялу, когда все на свете индейцы собрались вокруг нас и одеялами (ввиду кончины наших лошадей) больше не размахивали? И тут, даже не различая цветов, я понял, что вижу кавалерийский вымпел.
— Генерал! — ору я что есть мочи, прерывая его возвышенный монолог с тем, чтобы он поскорей вернулся на землю. — Смотрите! Смотрите туда!
А он и ухом не ведёт! Похоже, с той минуты, когда он в одиночку помчался атаковать брод, от чего его спас лишь героический рывок Митча Боуэра, он все глубже погружался в себя, отстраняясь от происходящего; попросту говоря, выживал старик из ума и в сей момент, кажись, как раз вступал в «пиковую» полосу старческого недуга:, ну чего, скажите на милость, он прицепился к этому, как его, мистеру Куперу, как бы тот ни досадил ему своими романами? Других дел, что ли, нет? Нужно было срочно вывести генерала из себя и заставить взглянуть на обстановку без, как он верно выразился, «предубежденья и пристрастья»; и я кричал, и кричал, и кричал — до тех пор, пока он не перевел потухший взгляд на восток; глаза его задержались на высотке и… зажглись!
— Это Бентин! — наконец-то своим голосом рявкнул он, встрепенулся и вскочил на ноги. Стрелы так и засвистели вокруг него — даже воздух потемнел, но… Кастер во весь рост, на виду у всех, был для них столь же недосягаем, как и Кастер, пропавший из виду; одно слово — сумасшедший.
— А, ну, ребята! — бросил он по цепи. — Дадим-ка залп, пусть услышит, где мы!
Преодолев мёртвую хватку Хьюза, он выдернул древко и стал размахивать вымпелом справа-налево, слева-направо, по широкому полукругу; а мы по команде раненого лейтенанта (окровавленную руку он прижимал к себе) разом бахнули изо всех имеющихся в работе стволов: штук из двадцати карабинов да нескольких пистолетов — в любом случае шуму достаточно, чтобы не спутать с теми же недисциплинированными индейцами.
Затем Кастер вызвал горниста, но живого уже не нашлось, и тогда мы снова дали залп. Кастер уже собирался скомандовать третий, но тут лейтенант сказал, что не хватит патронов. Пока Кастер думал что делать, за толпой осаждавших нас индейцев началось какое-то движение. Я осторожно выглянул из-за коня: ч-черт! — в индейском тылу где-то в полумиле за внешним кольцом окружения маленькие фигурки сновали вокруг табуна своих лошадок; в сторону Бентина вытягивался пыльный рукав. Чутьё? Или тоже заметили? А впрочем — какая разница?
Далекий вымпел ещё полоскался на холме, когда пороховой дым наших залпов стал заволакивать чудесное видение и, как потом выяснилось, навсегда. За то время, пока он был виден, он не сдвинулся ни на дюйм. Прощай, последняя надежда, сколь бы призрачной ты ни была!.. Ну, о тех событиях вы, конечно, читали; небось, попадался вам и тот отчет, где Бентин рассказывал, как он пытался спасти нас, и как индейцы преградили ему дорогу, вынудив отступить вместе с отрядом Рино на высокий холм, где они и заняли круговую оборону; а противник все прибывал и прибывал… Ну, откуда он прибывал, вам, должно быть, и без меня понятно, но я вот что скажу: тёмная это история!
Может, я покажусь вам пристрастным или, опять же, предубежденным, но иначе, извините, я не могу; в конце концов, я не Кастер и научных докладов под огнем забесплатно не делаю. Вы только загибайте пальцы: пока мы держались, мы не давали свободы тысячам самых отчаянных в бою индейцев, а их «запугала» какая-то пара-тройка сотен; у нас не хватало патронов на последний залп, а к ним, как стало известно, прибился обоз со всей охраной впридачу; у нас уж и карабины повыходили из строя, а они ещё и драться не начинали — ну, и что вы на это скажете?! Понимаете к чему я веду?
Ну, допустим, Рино, он как бы общепризнанный трус, но Бентин — тот никогда и ничего не боялся: ни отца родного, ни краснокожих, ни даже самого Кастера; и солдаты его чтили, в свое время мне просто уши прожужжали про то, какой он, значит, весь из себя достойный командир и свойский парень. Но меня-то жужжанием не проймешь: отчасти будучи индейцем, я всегда ощущал, что между словом белого человека и его делом может пролегать целая пропасть (оттого-то, наверное, и было мне среди белых и неуютно как-то, и сиротливо — так до конца и не привык), но вы уж поверьте мне: на что, на что, а на дешевую популярность я не клюю и, что касаемо белых, то убеждён в одном: судить нас надо по нашим делам. А дела на тот момент были таковы: Кастер глядел в глаза смерти, а Бентин наблюдал за ним со стороны, и если он не был трусом, то… как это назвать думайте уже сами.