Маленький человек из Архангельска
Шрифт:
— Ваша жена исчезает, господин Мильк. Только что вы сказали, что любите ее. И вы даете себе труд заниматься делом, которым мужчины, как правило, не занимаются.
— В этот день приезжали за бельем, — только и смог повторить Иона. Он чувствовал, что собеседник следит за ним с любопытством. Так же, как человек, который пытается понять и не может, несколько раз смотрел на него и Баскен.
— А не пытались ли вы избавиться от компрометирующих вас следов?
— Следов чего?
— Не то в пятницу, не то в субботу вы сделали большую уборку на кухне.
Это случалось часто и до Джины, когда прислуга болела, и даже после женитьбы.
— Убежден, что эти детали сами по себе ничего не значат, но если их собрать воедино, поневоле задумаешься.
Иона кивнул, словно прилежный ученик.
— Известно ли вам что-нибудь о знакомствах, завязанных вашей женой в последнее время?
— Ничего.
— Отсутствовала ли она чаще обычного?
По утрам она, как всегда, слонялась по рынку, чаще в халате и тапочках. Днем иногда одевалась, пудрилась, душилась и шла за покупками в город или навестить подругу.
— Писем она тоже не получала?
— Домой их ей не приносили.
— Вы думаете, что она получала их иным путем — к примеру, до востребования?
— Не знаю.
— Странно — как умный человек вы согласитесь с этим, — что она ушла без одежды, даже без пальто и, по вашим словам, почти без денег. Ни в автобус, ни в поезд она не садилась — мы это проверили.
Иона решил пойти до конца и рассказать о марках. Он устал. Ему хотелось поскорее уйти из этого кабинета и не выслушивать больше вопросы, столь далекие от действительности.
— Моя жена, — произнес он с чувством унижения от совершаемого предательства, — подготовила свой уход заранее.
— Откуда вам это известно и почему вы не сказали этого инспектору Баскену?
— В спальне, в зеркальном шкафу, есть шкатулка, где хранились очень редкие марки.
— Она это знала?
— Да.
— Это ценные марки?
— Они стоят несколько миллионов.
Иона спрашивал себя, стоило ли об этом говорить, потому что реакция комиссара оказалась не такой, как он предполагал. Комиссар смотрел на него недоверчиво и даже подозрительно.
— Вы хотите сказать, что у вас было марок на несколько миллионов?
— Да. Я начал собирать их еще в лицее, когда мне было всего тринадцать, и продолжаю до сих пор.
— Кто, кроме жены, видел у вас эти марки?
— Никто.
— Стало быть, вы не можете доказать, что они действительно лежали в шкафу?
Мильк стал спокоен, терпелив, почти равнодушен, словно речь шла не о нем и Джине: это произошло, вероятно, оттого, что он как профессионал почувствовал почву под ногами.
— В большинстве случаев я могу доказать, когда и где я их купил или выменял — некоторые лет пятнадцать назад, некоторые года два-три. Филателисты — замкнутый мирок. Почти всегда известно, где находятся редкие марки.
— Простите, но я перебью вас, господин Милые.
Я ничего не понимаю в филателии. Сейчас я пытаюсь поставить себя на место судьи. Вы жили, я сказал бы, очень скромно — надеюсь, вы не обиделись на это определение? — и тем не менее заявляете, что имели марок на несколько миллионов и что ваша жена забрала их с собой. Кроме того, вы заявляете, что в большинстве случаев можете даже доказать, что какое-то время назад стали их владельцем. Верно?
Иона кивнул, слушая новое «ку-ка-ре-ку», и комиссар, которому это надоело, направился к окну.
— Не возражаете?
— Как вам угодно.
— Так вот, прежде всего встает вопрос: можете ли вы доказать, что в прошлую среду эти марки еще были у вас — вам ведь ничто не мешало давно их продать?
— Нет.
— А можете ли вы доказать, что их больше у вас нет?
— Их нет в шкатулке.
— Но это же все теория, не так ли? Что вам мешало положить их в другое место?
— Зачем?
Чтобы обвинить Джину — вот что имел в виду комиссар. Чтобы все поверили, что она сбежала, украв его состояние.
— Теперь видите, до чего трудна и деликатна моя задача? По неизвестной причине жители вашего квартала питают к вам неприязнь.
— До последних дней они были очень добры ко мне.
Комиссар внимательно посмотрел на него, и Иона прочел в его глазах объяснение. Комиссар тоже не понимал. Через его кабинет прошло множество самых разных людей, и он привык к самым невероятным признаниям; Иона же сбивал его с толку. Было видно, что комиссар переходит от симпатии к раздражению, даже к отвращению, а потом вновь пытается установить контакт. Не происходило ли то же с Баскеном? Не доказывало ли это, что Иона не такой, как все? Быть может, дома, в Архангельске, среди родного народа все было бы иначе? Это предчувствие не оставляло его всю жизнь. Еще в школе он старался сделаться незаметным, чтобы о нем забыли, и был очень смущен, когда против своей воли стал первым учеником. Но разве его не побуждали считать себя частью Старого Рынка? Разве не предложили ему однажды войти в комитет защиты мелких торговцев и даже сделаться его казначеем? Тогда Иона отказался, чувствуя, что это не для него. Он ведь не случайно проявлял смирение. Но проявлял, видимо, недостаточно, потому что все от него отвернулись.
— Когда, по-вашему, исчезли марки?
— Обычно я ношу ключ от шкатулки в кармане вместе с ключами от входной двери и кассы. — Иона показал серебряную цепочку. — В среду я встал и сразу оделся, но накануне спускался вниз в пижаме.
— Значит, ваша жена взяла марки во вторник утром?
— Я так думаю.
— Их легко продать?
— Нет.
— Так как же?..
— Она этого не понимает. Торговцы марками — я уже говорил — знают друг друга. Когда им предлагают редкий экземпляр, они обычно наводят справки о его происхождении.
— Вы предупредили коллег?
— Нет.
— По какой причине?
Иона пожал плечами. Он снова начал потеть, опять сожалел, что не слышит уличного шума.
— Стало быть, ваша жена уехала без пальто, без вещей, но с ценностями, которые ей не реализовать. Так?
Мильк кивнул.
— Она покинула Старый Рынок больше недели назад, в среду вечером; никто не видел, как она проходила, никто не встретил ее в городе, она не села ни в автобус, ни на поезд, короче, улетучилось бесследно. Где, по-вашему, ей проще всего продать марки?