Маленький оборвыш (др. перевод)
Шрифт:
– И за это он должен трудиться целые дни, как добрая лошадь, и ходить в грязи от утра понедельника и до вечера субботы! Знаешь, сколько он всего получит в год? Три фунта восемнадцать шиллингов!
– Ну что же, это немало!
– Немало за целый год работы! А знаешь, сколько было денег в бумажнике, который ты сегодня добыл? Двадцать семь фунтов! То, что он заработает за семь лет. Что бы он сказал, если бы знал, что ты за одну минуту, не пачкая рук, можешь заработать столько, сколько он за семь лет? Я думаю, он нашел бы свою жизнь очень несчастной!
– Может быть, он сказал бы, что лучше получить меньше, да зато… без опасности, – несмелым голосом заметил я.
– Ну, конечно,
– Не знаю, как сказать. Он рассказывал мне, как он переменился, и все такое.
– Ну да, конечно. И как ему теперь хорошо живется, и как ему страшно подумать о прежней жизни. Известное дело. А ты что ему говорил?
– О чем?
– Обо мне.
– Ничего!
– Ничего?
В это время мы пришли в пустынную, безлюдную часть города. Произнеся последнее восклицание, мистер Гапкинс вдруг повернулся ко мне и посмотрел на меня с таким видом, будто удивлялся, что я осмеливаюсь отрицать очень хорошо известную ему вещь. Если бы я действительно говорил Рипстону о нем, я не мог бы выдержать его взгляда. Теперь же я смело посмотрел ему в глаза и повторил:
– Я ни слова не сказал о вас.
Он вдруг захохотал.
– Еще бы! – закричал он. – Еще бы ты вздумал говорить обо мне первому встречному мальчишке в театре. Это было бы отлично!
И он продолжал смеяться, будто в словах его было что-нибудь особенно забавное.
– Вот что я тебе скажу о том мальчике, о котором у нас шла речь, – заговорил через несколько минут мистер Гапкинс, – он просто дурак, ничего больше. Конечно, он в этом не виноват, но он дурак, это несомненно. Он попробовал вести жизнь настоящего джентльмена: иметь много денег и ничего не делать, но она оказалась ему не по способностям, и вот он и принялся работать, как вол, за три пенса в день. А представь себе, если бы он не был дурак, если бы он был мальчик со способностями, вот как ты, неужели он бы согласился на такую жизнь? Да ни за что на свете! И кого он думает удивить тем, что работает с утра до ночи? Кто похвалит его? Решительно никто. Всякий, напротив, скажет: «Смотри, мальчик, помни, что ты должен быть счастлив, если мы не гоним тебя прочь. Чуть что не так, мы тебя вытолкаем вон, как последнюю скотину». Ну, вот мы и пришли домой.
С этими словами он отворил дверь своего дома. Мы вошли в комнату, где нас уже ожидал великолепный ужин. На столе стояло блюдо с горячим мясным пудингом, другое блюдо с рассыпчатым картофелем, два блестящих стакана и большой кувшин пива.
Мистер Гапкинс пригласил меня сесть за стол рядом с собой и как ни в чем не бывало принялся накладывать мне на тарелку вкусные кушанья. Этот великолепный ужин сразу после рассуждения моего хозяина о несчастной жизни Рипстона сильно поколебал мое намерение исправиться. Конечно, бедный Рип, мальчик без таланта (я не понимал, что значит это слово, но оно мне очень нравилось), может проводить всю жизнь, таская кули с углем. А я другое дело! Он ведь не знает моих способностей, он не знает, что я целых два месяца жил сам по себе карманным воровством, он не знает, какое это легкое дело и сколько денег можно добыть им! Да и зачем, в самом деле, делаться таким грязным бедняком, как Рип, если никто не скажет за это спасибо!
– А что, Джим, – заговорил мистер Гапкинс, – как ты думаешь, что теперь ест твой «честный» знакомый? Дали бедняжке кусок хлеба с заплесневевшим сыром, да и будь доволен, правда?
– Я думаю, что так, – поддакнул я.
– Поест он да и завалится спать где-нибудь на угольном мешке, вместе с крысами, а?
– Да уж, конечно, – засмеялся я вместе с мистером Гапкинсом.
– У тебя очень хорошенькая спальня, – заговорил он снова после минуты молчания. – Ты найдешь там, в комоде, рубашки и все белье. Платье там тоже висит хорошее, не знаю только, будет ли тебе впору. А что, есть у тебя часы?
– У меня? Часы? Да я никогда и не мечтал о такой роскоши!
– Я сейчас тебе принесу. Мои мальчики всегда ходят в часах.
Он вышел из комнаты и через минуту вернулся, неся в руках прелестные серебряные часы, с длинной серебряной цепочкой. Он сам надел их на меня и очень ласково научил, как их заводить. При виде блестящей цепочки, болтавшейся поверх моей курточки, я почувствовал такую разницу между собой и несчастным Рипом, что не мог думать о нем иначе как с сожалением.
После ужина мистер Гапкинс выпил стакан грога, выкурил сигару и, спокойно усевшись на диване, попросил меня рассказать ему, что я видел в театре. Я охотно согласился на это и принялся подробно передавать ему содержание пьесы, так сильно растрогавшей меня. На него пьеса произвела совсем не такое впечатление, как на нас с Рипом. Он беспрестанно прерывал мой рассказ какими-нибудь насмешливыми замечаниями, доказывал мне, что все действующие лица дураки и что в жизни никогда не может случиться таких глупостей. В конце концов мне стало даже стыдно, что я мог растрогаться подобной нелепостью. Чтобы мистер Гапкинс не угадал, что я чувствовал в театре, я соглашался со всеми его замечаниями и смеялся громче его самого. Мы совсем подружились.
Наконец мистер Джордж взглянул на часы.
– Ого, как мы засиделись! – воскликнул он. – Уж двенадцать часов! Пора спать, Джим. Возьми свечку, не беда, что я останусь в темноте. Твоя комната наверху, направо. Когда разденешься, позови меня, я унесу свечу!
Я пожелал ему спокойной ночи таким голосом, который должен был показать ему, что мое мнение о нем стало значительно лучше с тех пор, как мы вернулись домой, и что я готов усердно служить ему. Затем, взяв в руки свечу, я отправился в свою комнату. Он предупредил, что у меня будет хорошенькая спальня, но такого великолепия я не надеялся найти. Над кроватью, застланной белоснежным бельем, висели красивые ситцевые занавески, на окнах были белые шторы, на комоде стояло зеркало, а на полу лежал мягкий пестрый ковер; около умывальника висело чистое белое полотенце.
Я смело сунул голову в комнату, но, увидев ее великолепие, быстро отступил, чтобы посмотреть, туда ли я зашел, нет ли другой комнаты направо. Нет, никакой другой не было, это действительно моя спальня. Я снял сапоги, чтобы не испачкать чудесный ковер, и робко подошел к постели. Мне очень хотелось хорошенько рассмотреть все вещи в этой прелестной комнатке, но я вспомнил, что мистер Гапкинс сидит в темноте, и потому поспешил раздеться и улечься.
– Я готов, – закричал я, – потрудитесь взять свечку!
Никто не отвечал мне. Тогда я встал с постели и отворил дверь, собираясь закричать погромче, как вдруг услышал голос мистера Гапкинса и молодой женщины, отворявшей нам дверь. Они, очевидно, ссорились.
– Неужели же я у тебя буду спрашивать, когда мне уходить и когда приходить, вот выдумала! Говорят тебе, иду по делу.
– И вчера, и третьего дня ты все ходил по делам, Джордж! Ты лжешь! Я узнаю, что ты делаешь! Я выслежу тебя.
– Ну, коли лгу, так и спрашивать нечего! Ухожу, да и все тут!