Мальтийское Эхо. Продолжение
Шрифт:
Они сели в старые кожаные кресла под большим навесом возле стройки.
– Трость пригодилась?
– спросил моряк.
– Спасибо, очень, - ответил Андрей.
Он рассматривал верстак, мощный, длинный, инструменты под ним. Всё было организовано и продуманно чётко, по-флотски.
– Пойдём. После бани нужно ещё мат тебе поставить, профессор. До отъезда была ничья. Не люблю ничьих!
Когда после бани, чаёвничая, они сели играть, не прошло и двадцати минут, как Дмитрий Платонович сдался. И это на семнадцатом ходу!
Он был в полной растерянности:
– Я был одним из сильнейших шахматистов в нашем пароходстве!
Андрей Петрович успокаивал моряка:
– Вот, смотри, - он вновь расставил фигуры и повторил все ходы с подробным комментарием, объясняя наилучшие варианты из тысяч возможных.
– Ты, Петрович, что - гроссмейстер!? Ты просчитываешь на 25 ходов вперёд!?
– Нет, - растерялся Андрей, вдруг удивившись самому себе.
– Я увлекался в юности очень, да и играть люблю, - он сделал паузу.
– А матрицу... доску, фигуры так отчётливо просчитываю впервые.
– Давай реванш!
– воскликнул горячий моряк.
– Извини, разболелась голова. Потом. И на рыбалку ... не завтра... потом. А на стройку приду сразу после завтрака. С удовольствием!
– Добро! Приходи! Коряги наверху ошкуришь. Чтобы гладкие были!
Покрасишь лаком, - Дмитрий пожал руку Андрею.
Тот взял у Анны Никитичны запасные ключи от парадной и задней дверей усадьбы, попрощался с хозяевами и ушёл.
Близилась полночь. Сумерки сгустились и осели в кронах деревьев причудливыми тёмными одеяниями. Ветер шелестел листвой, и этот шелест более всего напоминал шипение, которое изредка прерывалось чудны?ми "охами и ахами", неведомыми зовами, мало чем напоминающими человеческие. А вот вскрикнули, а вот заплакали...
В доме было тихо. Андрей Петрович осторожно прошёл в свою комнату. Через десять минут он уже спал. Спокойно и крепко, пока под утро, перед самым рассветом не началась гроза, и сон, весьма эротичный, заставил его проснуться в возбуждённом состоянии.
Шесть утра. Рассвело. Гроза кончилась, и над рекой лежал туман. Светлая полоса неба окаймляла картину. Андрей постоял у окна и снова лёг.
"Платоныч рыбачит, наверное. Это нужно очень любить, чтобы в такой влажной среде, среди комаров... А может он среди русалок..."
Он с удовольствием вспомнил сон. Будто он во флигеле, в светёлке с двумя русалками. Те сидят на гладких корягах напротив друг друга и ритмично трутся своими хвостами по отполированным сучкам, и закатывают глаза, и из приоткрытых ртов вырываются сладкие стоны...
"Да, - подумал доцент, - почему, интересно, засыпая, бывает, что думаешь о науке, а снятся... "русалки"
– 29 -
Когда Андрей вошел в столовую, пани Мария и Ирина уже завтракали. Он поздоровался, те ответили:
– Вот видите... видишь, Андрей, мы с внучкой уже завтракаем, не дожидаясь...тебя, сынка отвязанного,- бабуля была весела.- Как провели вечер у Дмитрия и Анны?
– Принят на работу, на строительство флигеля. Подмастерьем.
– Замечательно. А как выспались? Твоя комната приняла тебя? Гроза не мешала?
– Комната уверенно перешла на "ты" со мной. А гроза... Наоборот. Приснились русалки... непозволительно вульгарные...
Мария Родиславовна расхохоталась.
– Восхитительно дерзкие? Головокружительно сладострастные?
– Очень!
– признался "сынок" доброй " тетушке".
– Это тебе, Андрюша, не твои совы! Будь осторожней: увлекут, утянут за собой...
Иришке явно не нравился диалог и она не приминула сыронизировать:
– Мы, бабуля, только что говорили о Микеланжело...
– И что с того? Мы просто не касались темы... его "курочек" - парировала пани Мария.
И, обращаясь уже к Андрею Петровичу, пояснила:
– Я вспомнила своего деда, - лицо ее помолодело лет на 30.
– Он, когда вышел в отставку, зажил помещиком. Часто после утренних прогулок он говаривал бабушке: "заслушался соловья", "зачитался", но чаще "засмотрелся на молоденькую пастушку". Бабушка никогда не сердилась. Наоборот- всегда шутила: "Мой Генрих - всегда молодой петушок". А он отвечал: "А ты, Моника, моя веселая, маленькая курочка". И они нежно целовались.
Ирина Яновна быстро закончила завтракать и убежала. Мария Родиславовна сказала:
– Побежала к Анне во флигель. И садик свой навестить. Соскучилась ,- и добавила ,потупив глаза, - у нее быстро меняется настроение. И о Венеции не хочет рассказать. Странно. Иришка ведь только второй раз была за границей. В первый раз мы с Верой повезли ее на восемнадцатилетие в Польшу. Путешествовали три недели. Большей частью жили у родни в Гданьске. Конечно, и в Варшаве, и в Кракове. И вот сейчас, в 25 лет, снова юбилей и снова путешествие. Но мало, мало у нее общения, впечатлений. Я виновата, держу ее здесь возле себя.
– А у вас, дорогая тетушка, когда день рождения?
– спросил Андрей.
– У меня 10 августа,- улыбнулась пани Мария.
– Ого, скоро совсем, - и добавил.
– "Львица" по гороскопу. У меня, вы знаете, появилось странное ощущение... склонность и способность к астрологии, нумерологии.
Мужчина искал какое-то понимание и может, даже ответ в глазах Марии Родиславовны, но та сказала просто:
– Вот и подарите мне на день рождение гороскоп. Я в молодости жуть как любила гадать и верила и картам и цифрам . А в звезды и сейчас верю!
– С удовольствием! Но, боюсь, ваши внучки меня высмеют. Они опытные маги.
– А вот и сравним!
– коварно заключила пани Мария.
– Я пойду. Платоныч уже там, на стройке, наверное.
К полудню на стройплощадке появилась Ирина. Все внимательно, по-хозяйски осмотрела, обошла вокруг.
– Тебя уже больше интересует этот новый флигель, чем наш, старый?
– спросил Платоныч.
– Не знаю, я в какой-то растерянности. Но мне, дядька, хочется...самостоятельности .
– Понимаю, дочка.