Мальтийское эхо
Шрифт:
— Разумеется, гроссмейстер, — ответил Старки, взял пенал, поклонился и удалился из залы.
По истечении этих пары дней сэр Старки был на аудиенции у великого магистра. Он принес пергамент и еще папку с какими-то документами.
Ля Валетт сразу заметил, что лицо Оливера, обычно бледное, было в красных прожилках волнения, глаза стального цвета, всегда холодные, были красные, веки набухшие от напряженного труда.
— Доброе утро, великий магистр.
— Доброе утро, дорогой Оливер! Садитесь вот здесь у камина. Я вижу у вас серьезные новости. Сейчас подадут горячего меда.
Сэр Оливер положил на стол магистра документы и сел к огню.
— Пергамент подлинный. Датировать его можно примерно 300–400 г. от рождества Христова. У нас в архивах есть пергамент этого же периода с таким же способом нанесения текста. Что касается самого текста, то события о кораблекрушении апостола Павла относятся к 60 г. н. э. и за большой промежуток времени в несколько поколений, некоторые факты и их смысл могли быть искажены. Здесь, в папке, мой перевод текста пергамента и те архивные материалы, выписки из книг, что могут Вам потребоваться, сир. Кое-где я приложил свои записки, — сэр Старки сделал паузу и, когда уже встал, чтобы удалиться, добавил, — Я думаю, этот пергамент крайне важен для Ордена и всех христиан! Свои соображения, как он увязан с историческими событиями в Византии, на Родосе и прочее я, если позволите, выскажу несколько позже. — Старки удалился с поклоном.
Гроссмейстер прочел перевод сэра Оливера. В глубокой задумчивости подошел к окну. Уже рассвело. Наверное, где-то 7 утра. Он любил вставать рано и главные вопросы обдумывать утром. А уж тем более принимать важные решения. Хотелось выйти из сырого помещения (зима на Мальте влажная) в сад, но шел дождь с песком. Здесь его называли «африканским». Африка близко, и мавританский ветер Сирокко нес колючий песок на юго-восточную Европу!
— 8 -
Новенький «уазик» Hanter преодолевал версты по ухабистой дороге с легкостью пантеры, уходящей от залпа охотника. В глазах этих больших кошек не бывает страха, не бывает даже отражения того, что они могут стать добычей. Они привыкли сами быть охотниками. А увертливый и быстрый заяц рожден жить в страхе. Вот так одни довольствуются травкой, другие ищут свежего мяса. Но азарт погони все равно спотыкается об этот удар плети ужаса от дышащей в затылок смерти.
Андрей пребывал в благодушном состоянии, даже не просто покойном, а именно в благодушном настроении охотника, только начинающего охоту. Пока лишь поиск зверя, его норы или его тропы. Удовлетворение от заготовленных хитроумных ловушек. А может, огромная мускулистая рука Платоныча, лежащая на руле, его рысиный взгляд, впертый в дорогу, предвещали удачу. Иришка, расположившаяся на заднем сидении, тихонько побрякивающие нотным строем дороги баночки с вареньем, добавляли в общую, уютную мизансцену «женщину в тылу». Еще теплые, наверное, пироги Анны Никитичны звали на привал.
Молчали каждый о своем. Андрей пошел на провокацию:
— А ведь мы, Дмитрий Платонович, выехали без завтрака, и уже больше часа в дороге. Нужен привал. Что по этому поводу говорит Морской устав? — он заинтересованно посмотрел на водителя.
— Верно говоришь, Андрей Петрович. Завтрак должен быть. По положенности, — отозвался моряк. — Да и оправиться не мешает.
— По положенности, — Андрей тоже употребил это военное словечко.
— Очень изящная словесность, — хмуро вставила девушка.
— Да… — протянул Андрей, ловко парируя, — одно слово: женщина на борту.
— Что, мешает оправляться каждые полчаса? — не сдавалась девушка.
— Ладно вам, — Платоныч остановил прения. — Сейчас за пригорком будет поворот, где ровный березовый перелесок с полянками. Там и почаевничаем.
Действительно, быстро нашли сухую поляну, достали припасы еды и два термоса. Ирина на правах хозяйки расстелила какое-то покрывало, на него сверху постелила белую скатерть. Приговаривала:
— Помидоры, огурцы малосоленые, — она любовно открыла баночку с крохотными огурчиками. — Самые первые. А вот еще свежие огурчики. Яйца вареные, лук-перо, пироги. Здесь черный чай, крепкий. Это любит Платоныч. А в этом термосе для нас с вами, Андрей Петрович, травяной, вкуснейший и в меру бодрящий. Вот влажные, вот простые салфетки.
Слово «в меру» она произнесла в наставительном тоне. Еще добавила:
— Здесь, в пластиковой коробке, есть еще бутерброды с копченой колбасой и сыром. Мы их покупали для гостя, вдруг он предпочитает эту нездоровую пищу, — бросила взгляд в сторону Андрея.
— Да ладно уж. Не нужно, я вот пирожком откушаю. — проворчал Андрей.
Мужчины «налегли» на пироги, в основном мясные и огурчики с помидорами. Девушка «склевала» пирожок с капустой, яйцо, помидорку и два свежих огурчика.
Горка пирогов быстро «присела».
— Водитель, как рулевой на судне, должен быть сыт. Андрей Петрович тоже. Он у нас… нет там, на Мальте, как я понимаю, будет вроде лоцмана, — Платоныч утер усы и налил себе большую кружку крепкого черного чаю.
— Как же, как же, по положенности, — Ириша засмеялась.
«Лоцман» немного смутился и даже потерял прежнюю безмятежность: он, если честно, абсолютно не представлял всей дороги и всех камней преткновения на пути. И своей задачи тоже. Но должность «лоцмана» ему понравилась. Вполне почетно.
И снова в путь. Через двадцать минут начались окраины Санкт-Петербурга. Наконец-то ехали по асфальту.
Платоныч объявил:
— Пробок вроде нет. Куда мы, принцесса? К Верочке или к Юлии Станиславовне?
— К маме. Сестрёнка уже отправилась на работу. У неё перед поездкой особенно много дел. Дай порулить, Платоныч.
— Нет, принцесса. Ты гонщица безбашенная. Нет. Водишь ты хорошо, но тренируйся в усадьбе, без меня. Я же даю тебе машину. Короче — не сейчас…перед дальней дорогой.
Андрею нравилось, как нежно этот суровый воин опекал свою «принцессу».
Он также понял, что Юлия Станиславовна — мама Ирины и Верочки, сноха Марии Родиславовны.
— Мы сначала к маме, Андрей Петрович. Вы сегодня остановитесь у нее, а вылетаете завтра утром. Остальное обсудим уже на Садовой. Где-то через час будем дома, — сделала паузу. — Извините, я должна вас представить родственником Платоныча, приехавшим в Питер в командировку на пару дней… Мама, как ни странно, любит общение, живет воспоминаниями и рассказами о театре…