Мальтийское эхо
Шрифт:
Кровать, две прикроватные тумбочки, шифоньер с зеркалом, небольшой, небольшие же и письменный стол, и кресло, и два стула. Мебель вся современная. Кроме кресла, старинного и тщательно отреставрированного. Да еще, пожалуй, парусника, одиноко причалившего на столе с медной табличкой, имевшей трудноразличную надпись «Дозоръ. Георгу от деда». Андрей вспомнил, что такой парусник он видел у Г.Н. дома. Они, его студенты-дипломники, были приглашены на чай, домой к профессору, отметить защиту. Точно. Г.Н. поднял в одной руке бокал с шампанским, в другой этот парусник с Андреевским крестом, легонько стукнул бокалом о судно и сказал: «В путь, друзья! Будьте в Дозоре, семь футов под килем!». Андрей вдруг подумал, что профессор жил в этой комнате последние годы.
Мужчина заглянул в шифоньер, пустой — лишь два полотенца. Огляделся еще раз. Ни фотографий, ни картин, обои свеженаклеенные. Открыл ящик стола. Четыре тетради, исписанные крупным, быстрым и неровным почерком профессора. Сверху лежал портрет Ушакова, к которому на скрепку прицеплена записка: «В путь, Андрей! В Дозор! Ваш Г.Н.». Андрей аккуратно закрыл ящик, нежно коснулся парусов, посмотрел с грустью вдаль за окном, взял полотенце, купальные плавки и вышел.
Ирина была в легких голубых бриджах, в белоснежном топике и такой же белоснежной кепке в морском стиле. На ногах голубые кроссовки. Во время прогулки она была весела, движения легки и упруги. Ну тебе вице-адмирал Нельсон при Трафальгаре. Андрей зачем-то вспомнил его имя: Горацио. Вот почему девушка «монтировалась» с Нельсоном: Грация — Горацио!
Поплавали лишь с полчаса — у Андрея разболелась голова.
— Андрей Петрович, что с вами? Вы меня не слышите? — Она смотрела растерянно и обиженно.
— Нет, Ирина, что вы! Ландшафты изумительны! Я, видимо, немного устал с дороги.
— Давайте вернемся, и вы отдохнете часок перед обедом.
— Можно я подремлю в библиотеке? — Ему не хотелось признаться, что лечь на кровать, где, возможно умирал Г.Н., ему было трудно. — Посмотрю книги.
— Ах, вот что! Вы думаете… Дядя действительно жил в вашей комнате. Но чаще в кабинете, и спал, и умер там, на диване. — Она была поразительно догадлива! — А в библиотеку мы пойдем с вами чаевничать после обеда. Вместе, — она засмеялась. — Пока! — Упорхнула.
Он зашел к себе, поставил будильник на сотовом, лег в кровать и мгновенно заснул.
К обеду Ирина снова переоделась. Это умение женщин в каждом наряде выглядеть совсем по-другому! Зеленое платье с желтыми вставками. Волосы собраны гладким зачесом назад и скреплены зеленым шелковым бантом. Андрей тоже кое-что предпринял — побрился и надел свежую сорочку.
Обедали в столовой. Круглый стол, «венские» стулья. Помещение не вместило бы и десяти человек. В прежней, не перестроенной усадьбе, столовые располагались в самой большой комнате.
Посуда — фарфор и мельхиор, — видимо, из 30-х годов XX века. С блестящей поверхности супницы спортсменки-комсомолки смотрели блестящими глазами и улыбались ярко-красными губами. Призывали, конечно, к здоровому образу жизни и, в частности, к умеренности в еде.
Обед был очень простой, но вкусный и сытный. За обедом в основном молчали. Мария Родиславовна обронила лишь несколько фраз, что в усадьбе четыре человека: она с внучкой, Анна Никитична и Дмитрий Платонович. Последние занимаются всеми хозяйственными делами по дому и саду. Живут они во флигеле. Андрей поблагодарил за обед, сказал, что ему нравится в доме, хочется посмотреть и сад, и окрестности.
Ириша открыла бабушке, что гость написал повесть об апостоле Павле, та ответила спокойно: «Геша знал, кому доверить наше дело». В заключение она сказала, что чаевничает после обеда обычно у себя, а Иришка в библиотеке.
В библиотеке был уже готов чайный стол: самовар, красивые чашки, тарелки с домашним печеньем и вазочки с вареньем.
— Это все Анна Никитична. Мы с вами как-нибудь заглянем к ним во флигель. Там чудесно!
Внимание Андрея привлекла обстановка. По всей ширине одной из стен, от пола до потолка, располагался дубовый книжный шкаф. Такие шкафы называли «шведскими». У двух больших венецианских окон с тяжелыми вишневого цвета портьерами стол, покрытый зеленым сукном. На столе лампа: два амура поддерживают зеленый стеклянный абажур. Четыре полукресла, тоже дубовые, обитые черной кожей, у одной из стен — солидный диван, тоже, видимо, сочетание дуба и черной кожи, прибитой желтыми гвоздиками. Андрей живо представил себе кабинеты советских академиков по фильмам середины XX века. Эти диваны с высокой прямой деревянной спинкой и орнаментом поверху…
— Что, понравился диван? Такой же точно в кабинете внизу. — Ирина прервала его раздумья.
— Я подумал, что на… — он осекся.
Он представил себе, как лежал на таком диване профессор в свои последние дни.
— Я подумал, что крупные ученые, писатели, художники и музыканты, хотя и оставляют после себя свои творения, оставляют умирать на черной коже кусочки истины.
— Позволю себе возразить, — серьезно сказала девушка. — Истина в мыслеобразах, в вибрациях Вселенной, и умереть с телом человека не может.
Попили чай. Ирина молчала, Андрей тоже молча оглядывал книжные полки.
— Сейчас начало третьего, ужинаем мы в семь часов. В вашей комнате, в ящике стола тетради дяди, они пронумерованы, возьмите сюда первую. Я говорю сюда, так как, может, потребуется моя помощь. Он торопился: писал то в тетради, то на отдельных листочках; я помогала ему разбирать бумаги и подклеивать. А мне, пожалуйста, принесите вашу повесть. Жду с нетерпением!
Ему не захотелось усматривать в последней фразе девушки иронию, ее интерес показался ему искренним. Может быть, она, понимая, как непросто отдавать в руки первым читателям свой труд, хотела его приободрить. Он принес в библиотеку две тетради. Свою отдал Ирине, с тетрадью Г.Н. сел за стол. Кресло было очень удобным. Открыл — и сразу записка для него. Профессор писал, что иногда в рукопись будет вкладывать записки. В первой сообщалось, что это — главный, итоговый труд его жизни, что публиковать его до особых указаний Веры Яновны не следует, что последняя тетрадь содержит сведения о некоем артефакте и связанном с ним открытии Г.Н., которое может произвести переворот в мировоззренческих науках.
Это уж точно. Профессор всегда умел «рыть» глубоко, теперь пласты «перевернул». Андрей был взволнован, опять разболелась голова.
— Ой, я забыла снять бант. Можно я положу здесь. — И положила на край стола. Бант пахнул ее волосами, но это не вызывало у Андрея раздражения, наоборот, спазмы в висках прошли.
— О Боже, у вас, Андрей Петрович, почерк такой же ужасный, как у дяди. — И, боясь обидеть, добавила, — дядя шутил, что так пишут пророки. А я ведь филолог, опыт чтения рукописи у меня есть.
Андрей повернулся к ней. Она ладной и ухоженной кошкой расположилась в углу огромного дивана.
— Скажите, Ирина, откровенно, сколько времени я должен пробыть здесь. И что я должен извлечь из работ профессора, кроме, естественно, интереса?
— Потерпите пару дней. У вас много работы, — она была опять серьезна.
Потом, смягчившись, добавила, излучая из глаз какой-то загадочный то яркий, то спокойный изумрудный свет.
— Мы не можем пока так вот просто все объяснить. Почитайте тетради. — Улыбнулась. — Христос ведь только с несколькими подготовленными учениками разговаривал более-менее ясным языком, с остальными и вовсе притчами.