Мальтийское эхо
Шрифт:
— А если я не готов. Скажу вам совершенно откровенно, что я давно не занимался настоящей работой и… — Андрей замолчал.
— Говорите, я слушаю.
— Погружаясь с головой в научную или писательскую работу, я заболеваю этой самой головой, и происходит что-то странное: я начинаю постоянно предвидеть какие-то события, чьи-то слова…
— Я знаю это, и это замечательно!
— Но я лишаюсь покоя, сна. Вот и сейчас…
Девушка встала с дивана, подошла сзади и положила ладошки на лоб Андрея. Ладошки пахли земляникой. Боль мгновенно улетучилась.
— Мы с Анной Никитичной утром, до вашего приезда, варили земляничное варенье, — сказала она просто.
— Хм, это все впечатляет. А как вы догадались о том, что я почувствовал аромат земляники от ваших рук?
— Но ведь мои руки были у вас на лбу. Проще простого.
Андрей посмотрел на девушку с восхищением и уважением.
— Вас, дорогая, неплохо иметь в друзьях.
— Давайте работать.
— Да, конечно, но еще немного поболтаем.
Ему для работы нужен был всегда некий кураж и некий «наркотик» вдохновения.
— А скажите мне, милая колдунья, как филолог, вот что.
Андрей прикрыл глаза, и в сознании, будто во время некоего интерактивного спиритического сеанса, как из тумана соткались образы Ницше и Достоевского.
— Ницше, этот философ, отшельник и странник, — Андрей опять заговорил очень взволнованно, — считал, что жестокая игра букета его болезней, его сверхчувствительность законченного неврастеника, в какой-то безумной алхимии недр психологии приводила к всплескам творческой мощи. Он сознавал этот феномен, однако для поиска наиболее благоприятных условий существования своего больного организма не только предпринимал неоднократные перемены места жительства, но и основательно штудировал даже геологическое строение региона.
— Это интересно, продолжайте. — Она как-то присматривалась к Андрею. Тот вдохновенно продолжал.
— И наш Федор Михайлович как будто любил свою «священную болезнь». Каждый приступ эпилепсии он гениально «выворачивал» в свои гениальные тексты.
— Вы что же, Андрей Петрович, хотите сказать, что индивидуальные психологические отклонения у названных вами людей и, например, еще Стивенсона, Ван Гога, Гоголя — это непременное условие творчества? Мне кажется, это сложный вопрос, и адресовать его нужно врачам, философам-мистикам и теософам. Я стою на позициях эзотерики и убеждена, что гениальным творцам вибрации в виде слов, образов, звуков идут «сверху», кому-то от светлых сил, а кому-то от темных. Например, Гёте и Толстой считали, что благодаря лишь здоровому образу жизни они могли проникать в неведомые, «подземные» тайники души.
— В их «блюдах» поэтому меньше перца! — Пытался парировать Андрей.
— Может быть. А Пушкин, а Моцарт! Всё как будто без труда, всё легко. «Над вымыслом слезами обольюсь». Можно поправить «над промыслом». — Улыбнулась Ирина.
— Можно поправить «мадерой обопьюсь», — засмеялся и Андрей. — Ну, все-все, работать. Меня очень вдохновляет ваш зеленый бант на столе.
— Только не надевайте его, вам он не подойдет. — Опять за ней последнее слово.
Да, мастерица на острое словцо. И последней мыслью перед тем, как он углубился в чтение, была: «Нет, все-таки остроумие и образованность не самое сильное оружие женщин. Гораздо лучше уметь чувствовать мужчину и лечить его».
Андрей читал быстро и с большим интересом. Тема записок излюбленная: Византия. Сначала он подумал, что все ведь изучено вдоль и поперек. Однако дух этих новых сочинений явно еще более остро «заточен» на теософию. Чувствовалось даже определённая претензия на «Византийской теме» попытаться раскрыть некие тайны истории, связанные с мистикой и религией. Много ссылок и на работы неортодоксального христианства. Есть даже цитаты из «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской.
«Почему же все мы, ученики профессора, и люди новых поколений, а главное он-то сам, Андрей, стали уж очень умудренными и б-о-о-о-льшими скептиками?» — подумал Андрей. И тут же ответил себе: «Наверное, кровь. В воспитании и образовании дворян роль религии была основополагающей и непререкаемой. Да и простым людям тоже с молоком матери передавалась Вера как единственный нравственный Абсолют. Императив Канта».
Он вдруг устыдился, как часто на лекциях, касаясь религиозных тем, позволял себе «ереси». Ну, ведь действительно, и при язычестве, и при набравшем силу христианстве, и при появившемся в VII веке исламе (в переводе с арабского — покорность!) лилась кровь. Если несколько сотен лет не появлялось нового пророка или Мессии, начинали драться между собой.
Профессор также пытался найти корни этого зла. Почему крестовые походы против мусульман за освобождение «гроба Господня» в начале XIII века вдруг повернули в Византию против своих же, греко-православных (восточно-римских) христиан?
Вспомнился Андрею и другой профессор — Осипов. Православный богослов, умница, лекции проработаны тщательно, изложение эмоционально. Но вот что обидно: как только речь заходила о католицизме, лицо становилось недобрым, «терялось лицо». Этот путь «не ведет к Храму».
Г.Н. лишь бегло упоминал в записях первое тысячелетие. Первые века Византийской империи, от образования в 330 году Константином Великим новой столицы Римской Империи на месте греческого города Виз'aнтия Константинополя и до 1071 года, были временем расцвета. Потом появились турки, а затем в 1204-м — крестоносцы-латиняне. А ведь Византия, простиравшая свое влияние от Испании до Сирии, от Руси до Италии, дала всему западному миру новый эволюционный толчок и в религии, и в культуре. Русские князья, от Олега и Игоря до Владимира, «наскакивавшие» на Византию, ходившие на неё военными походами, сами были «завоеваны» в конце концов красотой и смыслом византийского христианства. И Русь была крещена!
Профессор очень толково и доказательно сопрягал религиозные, политические и культурные процессы, анализировал множество фактического материала. Средневековый мир усложнялся, мышление людей, еще полное мистики, тайн и символов, все объемнее заполнялось христианским богословием. Но и этого было мало. Управлять, судить законами только церковными становилось невозможно. Стали открываться университеты, в Византии родилось Римское право. Наконец открыли Аристотеля. Даже мусульмане перевели на арабсий этого древнегреческого ученого и философа. Аристотелизм потеснил платоновскую школу. Фома Аквинский, арабские схоласты и метафизики развивали его учение в западной и восточной школах. В Азии появилось много нового, интересного в науке и мировоззрении. Это новое «перетекло» в Европу, чему способствовали путешествия из Европы в Азию. И походы Чингисхана в Азию и Восточную Европу, хоть и сопровождались опустошениями и жутким кровопролитием, с глобальной, исторической, точки зрения «обогащали» мир.
В этих первых двенадцати веках нашей эры профессор явно искал корни чего-то, пока не ясного Андрею. Логически он подходил к «повороту». И читать было настолько увлекательно, да и почерк был пока вполне сносным и знакомым, что за три часа была прочитана почти вся тетрадь. Кроме того, с половины тетради профессор начал оставлять большие пустые междустрочия, затем пустые страницы, а в конце вообще текст оборвался, оставив 10–15 листов свободными. Хотел вернуться к записям позже и продолжить, исправить? Кто знает? «Слепые» пятна истории?