Малыш 44

Смит Том Роб

— Я беременна.

20 февраля

Льву не спалось. Он лежал без сна, глядя в потолок и прислушиваясь к ровному дыханию жены, которая прижалась к нему не из какого-то чувства близости, а просто неловко повернувшись во сне. Она всегда спала очень чутко и беспокойно. Достаточная ли это причина, чтобы отречься от нее? Он знал, что да. Он даже знал, как это следует изложить в рапорте: «Не может спокойно отдохнуть и расслабиться, ей снятся кошмары: мою жену явно мучает какая-то тайна…»

Он мог переложить ответственность за проведение расследования на плечи другого оперативника. Он мог внушить себе, что предвзято относится к следствию. Он находился слишком близко к объекту слежки. Но любое расследование подобного рода могло прийти лишь к одному-единственному выводу. Дело было уже заведено. И никто не посмеет возразить против презумпции вины.

Лев встал с постели и подошел к окну

в гостиной, из которого открывался вид не на город, а на многоквартирный дом напротив. Перед ним была стена с окнами, и лишь в трех из них еще горел свет, всего в трех из целой тысячи или около того, и он подумал, какие же заботы не дают спать тамошним жильцам. Он вдруг ощутил странное чувство родства с этими тремя прямоугольниками желтого света. Шел четвертый час утра, час арестов — самое лучшее время, чтобы схватить человека, вырвав его из объятий сна. Люди чувствовали себя уязвимыми, сбитыми с толку и растерянными. Неосторожные замечания, вырвавшиеся у них в тот момент, когда оперативники вламывались в их дома, часто использовались против подозреваемых во время допросов. Не так-то легко сохранять благоразумие, когда вашу жену волокут по полу за волосы. Сколько раз Лев выбивал двери ударом каблука? Сколько раз он смотрел, как супругов стаскивают с постели, светя фонариком в глаза и заглядывая под сбившиеся ночные рубашки и пижамы? Сколько раз он слышал, как смеялись оперативники при виде гениталий? Скольких людей он лично стащил с постели? Сколько квартир он перевернул вверх дном? А что сталось с детьми, которых он удерживал на месте, когда их родителей уводили прочь? Он не мог вспомнить. Он постарался забыть их имена и лица. И слабая память пришла ему на помощь. Неужели он сам взрастил ее? Быть может, он принимал амфетамин совсем не для того, чтобы повысить работоспособность, а для того, чтобы лишиться воспоминаний об этой самой работе?

Среди оперативников большой популярностью пользовался анекдот, который они могли рассказывать безнаказанно. Лежат в постели муж и жена, и вдруг их будит резкий стук в дверь. Боясь худшего, они встают и целуют друг друга на прощание:

Я люблю тебя, муж мой.

Я люблю тебя, жена.

Попрощавшись, они открывают входную дверь. А на пороге стоит насмерть перепуганный сосед, коридор за его спиной полон дыма, а потолок уже лижут языки пламени. Муж и жена улыбаются и благодарят Бога: это всего лишь пожар. Лев слышал несколько вариантов этого анекдота. Вместо пожара были вооруженные грабители или врач с дурными новостями. Раньше он весело смеялся, уверенный в том, что с ним такого никогда не случится.

Его жена беременна. Менял ли что-либо этот факт? Он мог изменить отношение его начальства к Раисе. Она никогда им не нравилась, поскольку никак не могла родить Льву ребенка. В нынешние времена этого ожидали и даже требовали от супружеских пар — у них обязательно должны быть дети. После миллионов, павших на войне, дети превратились в общественную обязанность. Почему Раиса никак не могла забеременеть? Этот вопрос подтачивал их брак. Единственный ответ заключался в том, что с ней было что-то не так. В последнее время эта проблема обрела еще большую остроту: его все чаще спрашивали об этом. Раиса регулярно ходила на прием к врачу на консультации. Их сексуальные отношения были исполнены прагматизма, их подстегивало оказываемое на них давление со стороны. Ирония судьбы не осталась Львом незамеченной — как только начальство добилось своего и Раиса забеременела, оно пожелало видеть ее мертвой. Быть может, ему стоит доложить о том, что она ждет ребенка? Но он отказался от этой мысли. Предатель оставался предателем, и для него не существовало смягчающих обстоятельств.

Лев принял душ. Вода была ледяной. Он оделся и приготовил на завтрак овсянку. Но аппетита у него не было, и он лишь смотрел, как каша застывает в кастрюльке. На кухню вошла Раиса и присела к столу, протирая заспанные глаза. Лев встал. Они не обменялись ни словом, пока он разогревал кашу. Он поставил кастрюльку перед ней. Она по-прежнему не открывала рта. Лев сделал ей некрепкий чай, налил его в стакан и поставил рядом с банкой варенья.

— Я постараюсь прийти домой пораньше.

— Не нужно менять из-за меня свой распорядок.

— Все равно я постараюсь.

— Лев, не нужно этого делать.

Лев закрыл за собой дверь. Светало. Он видел, как в сотне метров внизу люди ждут трамвай на остановке. Вызвав лифт, он нажал кнопку верхнего этажа. На последнем этаже он вышел из кабины и зашагал по коридору к служебной двери с надписью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Замок был сломан много лет назад. Дверь открывалась на лестничную площадку, откуда ступеньки вели на крышу. Он уже бывал здесь раньше, сразу после того, как они переехали в этот дом. С западной стороны открывался вид на город. На восток тянулись последние пригороды, растворяясь в засыпанных снегом полях. Четыре года назад, стоя на этом самом месте

и любуясь окрестностями, он считал себя счастливейшим человеком на свете. Он был героем — газетная вырезка с фотографией подтверждала это. У него были прекрасная работа и жена-красавица. Он свято верил в свою страну. Скучал ли он по этому ощущению — безусловной, непоколебимой вере? Да, скучал.

Лев спустился на лифте на четырнадцатый этаж и вернулся в свою квартиру. Раиса уже ушла на работу. В раковине на кухне осталась грязная кастрюлька из-под каши. Он снял китель и сапоги и потер руки, готовясь к тщательному обыску.

Лев сам участвовал и руководил многочисленными обысками домов, квартир и служебных кабинетов. Оперативники МГБ слыли настоящими мастерами своего дела. На Лубянке ходили легенды об исключительной тщательности, которую демонстрировали офицеры, стараясь доказать свою приверженность делу партии и правительства. Драгоценные изделия разбивали вдребезги, портреты и прочие произведения искусства безжалостно вырезали из рам, из книг вырывали переплеты и целые страницы, а иногда и целые стены разбирали по кирпичику. Хотя он был у себя дома и речь шла о его собственных вещах, Лев приступил к делу с тем же самым тщанием. Он сорвал с постелей белье и одеяла, перевернул подушки и матрасы и тщательно прощупал каждый сантиметр их поверхности, подобно слепцу, читающему Библию, напечатанную азбукой Брайля. Документы можно так ловко зашить в матрас, что простой осмотр ничего не даст, и только тщательное прощупывание позволяет обнаружить скрытые от глаз тайники. Ничего не найдя, Лев перешел к книжным полкам. Он пролистал каждую книгу, чтобы убедиться, что между страницами ничего не вложено. Он наткнулся на сто рублей, сумму, равную своей недельной зарплате, и долго смотрел на деньги, стараясь сообразить, что бы это значило, пока не вспомнил, что книга — его, купюры — тоже. Он нашел собственную тайную заначку. А вот другой оперативник запросто мог решить, что деньги — прямое доказательство того, что их владелец спекулянт. Лев положил деньги на место. Затем он перешел к ящикам комода. Выдвинув один из них, он взглянул на аккуратно сложенные вещи Раисы и принялся по одной вынимать их, тщательно ощупывая и встряхивая, прежде чем небрежно отбросить на пол. Опустошив все ящики, он осмотрел низ и заднюю стенку каждого. Ничего не найдя, он развернулся и обвел комнату внимательным взглядом. Настала очередь стен — он водил пальцами по обоям, пытаясь нащупать очертания тайника или сейфа. Лев не пощадил и газетную фотографию в рамочке, на которой был снят он сам рядом с горящим немецким танком. Было странно вспоминать те годы, когда он ходил в обнимку со смертью, как самое счастливое время в его жизни. Он разломал рамочку, и газетная вырезка, кружась, упала на пол. Он опустился на колени. Доски пола были надежно прикручены шурупами. Взяв на кухне отвертку, он оторвал их все до единой. Под ними ничего не было, кроме пыли и труб.

Лев вернулся на кухню, чтобы вымыть руки. Наконец-то дали горячую воду. Он долго тер ладони небольшим кусочком мыла, не спеша закрывать кран даже после того, как от грязи не осталось и следа. Что он пытался смыть с рук? Предательство? Нет, метафорам не было места в его жизни. Он мыл руки только потому, что они были грязными. Он обыскивал собственную квартиру, потому что кто-то должен был сделать это. И не стоит слишком долго ломать над этим голову.

Раздался стук в дверь. Лев сполоснул руки, которые по локоть покрывала кремовая мыльная пена. Стук прозвучал вновь. С рук у него капала вода, когда он вышел в прихожую и спросил:

— Кто там?

— Это Василий.

Лев закрыл глаза, чувствуя, как учащенно забилось сердце, пытаясь справиться с нахлынувшим бешенством. Василий постучал вновь. Лев шагнул вперед и открыл дверь. Василия сопровождали двое оперативников. Одним из них был молодой офицер, которого Лев не знал. У него были мягкие черты лица и бледная кожа. Он вперил во Льва взгляд своих лишенных всякого выражения глаз, которые походили на стеклянные шарики, вдавленные в непропеченное тесто. А вторым был Федор Андреев. Да, Василий тщательно выбирал себе помощников. Оперативник с бледной кожей наверняка был его телохранителем, сильным и ловким, лихо управлявшимся с пистолетом или ножом. А Федора он прихватил специально, чтобы еще сильнее унизить Льва.

— В чем дело?

— Мы пришли помочь тебе. Нас прислал майор Кузьмин.

— Благодарю, но я вполне управлюсь и сам.

— Нисколько не сомневаюсь в этом. Но помощь тебе не помешает.

— Спасибо еще раз, но в этом нет необходимости.

— Уймись, Лев. Мы проделали долгий путь. А на улице очень холодно.

Лев отступил в сторону, давая им войти.

Никто из троих мужчин не стал снимать сапоги, несмотря на то что на них налипли кусочки льда, которые отваливались с каблуков, оставляя грязные следы на ковре. Лев закрыл за ними дверь, прекрасно понимая, что Василий пришел сюда не просто так. Он выставлял себя в качестве наживки, желая, чтобы Лев разозлился. Он искал ссоры, ждал неосторожно брошенного замечания, что подтвердило бы его правоту.