Малыш 44
Шрифт:
Раиса слушала мужа и поражалась этому внезапному приливу сентиментальности. Откуда она взялась? Хотя, быть может, больные всегда становятся сентиментальными. Она заставила его лечь на подушку, и вскоре он заснул снова. Прошло почти двадцать часов с тех пор, как ушел доктор Зарубин. Тщеславный пожилой мужчина, чьи домогательства она с презрением отвергла, был опасным врагом. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, она принялась варить суп — жирный куриный бульон с кусочками мяса, а не просто с вареными овощами и косточками. Он кипел на медленном огне, настаиваясь, чтобы Лев поел хоть немного, когда к нему вновь вернется аппетит. Она помешала суп и налила себе тарелку. Не успела она сесть за стол, как раздался стук в дверь. Было уже поздно, и она не ждала гостей. Раиса взяла нож, тот же самый, и спрятала его за спину,
— Кто там?
— Это майор Кузьмин.
Дрожащими руками она открыла дверь.
На пороге стоял майор Кузьмин в сопровождении охраны — двух молодых, но явно бывалых и опасных солдат.
— Со мной разговаривал доктор Зарубин.
Раиса торопливо залепетала:
— Пожалуйста, взгляните на Льва сами…
На лице Кузьмина отразилось удивление.
— В этом нет необходимости. Я не хочу беспокоить его. В медицинских вопросах я полностью доверяю доктору. Кроме того — только не сочтите меня трусом, — мне бы не хотелось заразиться от него простудой.
Она никак не могла понять, что происходит. Доктор сказал правду. Она прикусила губу, стараясь ничем не выдать своего облегчения. Майор продолжал:
— Я разговаривал с директором вашей школы и объяснил ему, что вы взяли отпуск, чтобы ухаживать за Львом до тех пор, пока он не поправится. Он нужен нам здоровым. Он один из наших лучших офицеров.
— Ему повезло, что у него такие заботливые коллеги.
Кузьмин лишь небрежно отмахнулся в ответ. Он кивнул стоящему рядом охраннику, который держал в руках большой бумажный пакет. Тот шагнул вперед и передал его Раисе.
— Это подарок от доктора Зарубина. Так что можете не благодарить меня.
Раиса по-прежнему прятала за спиной нож. Чтобы взять пакет, ей нужны были обе руки. Поэтому она сунула нож за пояс юбки, а потом приняла у охранника пакет, который оказался намного тяжелее, чем она ожидала.
— Вы не зайдете?
— Благодарю вас, но уже поздно, и я устал.
И Кузьмин пожелал Раисе спокойной ночи.
Она закрыла дверь, прошла на кухню, положила пакет на стол и вынула нож из-за пояса. Открыв пакет, она увидела, что в нем лежат апельсины и лимоны — невероятная роскошь и лакомство в городе, в котором не хватало основных продуктов питания. Она крепко зажмурилась, представляя, какое удовлетворение, должно быть, получает Зарубин, зная, что она испытывает сейчас к нему чувство благодарности — не за фрукты, а за то, что он честно выполнил свою работу и доложил о том, что Лев болен по-настоящему. Передавая ей апельсины и лимоны, он давал ей понять, что отныне она перед ним в долгу. Приди ему в голову иная блажь, он легко мог сделать так, что их обоих арестовали бы. Она высыпала содержимое пакета в вазу и долго смотрела на яркие, праздничные фрукты, прежде чем взять в руки хоть один из них. Она съест его подарок. Но плакать не будет.
Впервые за четыре года Лев взял больничный. В ГУЛАГе отбывала наказание целая категория заключенных, которых осудили за нарушение трудовой дисциплины: они или отлучились с рабочего места на непозволительно долгое время, или опоздали к его началу на полчаса. Безопаснее было прийти на работу и потерять сознание, чем остаться дома и выздороветь. Решение о том, идти ему на работу или нет, не зависело от самого рабочего. Льву, однако же, вряд ли грозила подобная участь. По словам Раисы, его осматривал врач, а потом в гости к ним заглянул сам майор Кузьмин, разрешив ему взять отгул по состоянию здоровья. Это означало, что охватившее его чувство тревоги было вызвано чем-то иным. И чем больше он раздумывал над этим, тем сильнее убеждался в том, что прав. Он просто не хотел возвращаться на работу.
Три последних дня он не выходил из квартиры. Отгородившись от мира, он лежал в постели, потягивая горячий чай с лимоном и играя в карты с женой, которая не делала скидки на его болезнь и выигрывала почти после каждой сдачи. Однако большую часть времени он спал, и после той, первой, ночи кошмары его больше не мучили. Но их место заняли отупение и скука. Он надеялся, что со временем они пройдут, что подобная меланхолия вызвана злоупотреблением амфетамином. Но они лишь усилились. Лев собрал весь свой запас наркотиков — несколько стеклянных флаконов с грязно-белыми кристаллами —
Прямо перед ним, в самом центре Лубянской площади, высилась статуя Феликса Дзержинского, обрамленная травяным газоном и кольцом дорожного движения. Историю жизни Дзержинского Лев знал наизусть. Как, впрочем, и каждый оперативник. Первый руководитель ЧК, политической полиции, созданной Лениным после свержения царского режима, он считался отцом-основателем НКВД. Дзержинский стал примером для подражания. Учебники по специальности пестрели приписываемыми ему цитатами. Но самое важное и наиболее часто встречающееся его изречение звучало следующим образом: «Чекист должен закалять свое сердце жестокостью».
Жестокость стала неотъемлемой частью их служебного кодекса. Жестокость превратилась в добродетель. Жестокость стала необходимостью. Стремитесь быть жестокими! Жестокость владела ключами к идеальному государству. Если быть чекистом — значило следовать чему-то вроде религиозной доктрины, то жесткость была одной из главных ее заповедей.
Во время обучения Льва основное внимание уделялось атлетизму, физической доблести, и этот факт скорее помогал, нежели препятствовал его карьере, создавая образ человека, которому можно доверять настолько, насколько кабинетный ученый вызывал подозрение. Но одновременно это означало, что по меньшей мере один вечер в неделю он вынужден был просиживать за учебниками, тщательно записывая все высказывания, которые полагалось знать наизусть каждому оперативнику. Обремененный слабой памятью, состояние которой отнюдь не улучшилось вследствие злоупотребления наркотиками, он никак не попадал под определение «книжного червя». Однако же необходимость помнить ключевые политические выступления имела жизненно важное значение. Любая заминка означала недостаток преданности и убежденности в правоте их дела. И вот теперь, после трех дней, проведенных дома, подходя к дверям Лубянки и оглядываясь на памятник Дзержинскому, Лев вдруг понял, что память его превратилась в дырявое решето — она по-прежнему хранила цитаты, но не полностью и в неправильном порядке. Из тысяч и тысяч слов и выражений, из всей чекистской библии аксиом и принципов он совершенно отчетливо помнил лишь необходимость жестокости.
Льва пригласили в кабинет Кузьмина. Майор сидел за столом. Он знаком предложил Льву занять стул напротив.
— Тебе уже лучше?
— Да, спасибо. Жена говорила мне, что вы приходили.
— Мы беспокоились о тебе. Ты заболел в первый раз. Я проверил твое личное дело.
— Приношу свои извинения.
— Ты ни в чем не виноват. Ты поступил очень храбро, бросившись в ледяную воду. И мы рады тому, что ты спас Бродского. Он дал нам кое-какие сведения, имеющие решающее значение.
Кузьмин постучал пальцем по тонкой черной папке, лежавшей перед ним на столе.
— В твое отсутствие Бродский признался. Для этого понадобилось два дня и два сеанса камфарной шоковой терапии. Он продемонстрировал выдающееся упрямство, но в конце концов сломался. Назвал нам имена семерых человек, симпатизирующих англичанам и американцам.
— Где он сейчас?
— Бродский? Его расстреляли вчера ночью.
А чего еще Лев ожидал? Он изо всех сил старался сохранить непроницаемое выражение лица, как если бы ему только что сообщили, что на улице холодно. Кузьмин взял в руки черную папку и протянул ее Льву.