Малыш и Буйвол
Шрифт:
Последнее время кругом одни неприятности: корова заболела, молоко перестала давать, в курятник лиса забралась, передушила половину кур, печь треснула, коптить начала. Да и не только дома неладно. Во всей округе тревожно – разбойники объявились, целая банда. Где они живут – никто не знает. Чего им здесь надо – непонятно.
Уж не храм ли ограбить собираются?
Или прячутся от кого?
Говорят, появляются в деревнях, требуют еду, забирают скотину, угрожают. Порой ночуют, иногда надолго останавливаются.
Словно ждут чего-то…
А
Ну какой праздник может быть в эту пору?
Что-то неладное творится. Что-то меняется. Тревожно как-то. Неуютно.
Раньше жили – тихо было. А теперь? Видно другие времена приходят. Новые…
Октид снова чуть не упал и сбился с мысли. Подумал, что подниматься с полными ведрами будет еще трудней. Решил, что завтра за водой пойдет жена. Хотя точно знал, что никуда его жена не пойдет, и таскать ему воду до самой весны, пока не наполнится деревенский колодец. Тогда, быть может, и жена будет изредка брать ведра, если его рядом не окажется…
Октид вздохнул и ругнулся.
Поднырнув под нависающие ветви старой ракиты, он ступил на лед реки. Заметил, что кто-то сбил воткнутые в снег прутья, отмечающие края проруби. Сердито подумал, что, видимо, ребятишки, играя, сшибли вешки и не заметили этого.
Он подошел к проруби, поставил ведра, бросил топор. Тонкий ледок был слегка припорошен снегом – ночной ветер намёл. Октид обошел прорубь по периметру, поправил упавшие хворостины. Сказал вслух, словно выговаривал отсутствующим ребятишкам:
– Ведь пойдет кто-нибудь, не заметит и провалится!
Конечно, река за зиму сильно обмелела, утонуть здесь практически невозможно. Разве только течение затянет под лед. Но какое тут сейчас течение? Вода стоячая, скоро гнить начнет.
Замор будет, рыба дохнуть станет.
Кругом одни неприятности…
Октид, скинув рукавицы, взялся за топор. Ударил обухом о лед, пробуя его крепость.
Видимо, мороз ночью был сильный – лед загудел, треснул, но не проломился.
Помня о том, что воду мутить не следует, Октид стал осторожно вырубать пластины льда. Из под лезвия топора летели в стороны острые осколки, похожие на обломки стекла. Брызгала студеная вода, разливалась, черня снег.
Октид, встав на корточки, наклонился над прорубью, подхватил вырубленную льдину, выволок ее из воды, подцепил топором вторую, потянул к себе.
И вдруг заметил в воде, в крошеве льда, в месиве мокрого снега что-то белое.
Он подумал, что это всплывшая кверху брюхом рыба. Потянулся к ней рукой, надеясь, что она еще не сдохла, просто одурела от недостатка воздуха, рассчитывая, что ее можно схватить, подцепить, выбросить на лед.
Вот жена будет рада – свежая рыба на столе!
Он опустил руку в воду, медленно подвел ладонь к белесой туше. Наклонился к самой воде, высматривая, где у рыбины жабры, за что ее лучше схватить, чтоб она не выскользнула.
И вдруг сдавленно вскрикнул, выронил топор, отпрыгнул от проруби. Застыл, в ужасе округлив глаза, кривя рот в гримасе отвращения, продолжая смотреть в черную воду. Справившись с оторопью, попятился, забыв о ведрах, об утопленном топоре. Затем развернулся и бросился бежать, стремительно, без оглядки, причитая и подвывая.
Не рыба всплыла в проруби.
Человеческое лицо. Белое, словно мраморное. С мертвыми открытыми глазами. Волосы – будто спутанные нити водорослей. Рот – дыра с пузырем воздуха.
Лицо с монашескими клеймами на щеках.
С клеймами Локайоха.
Он шел один. Монахи, которых он встречал в пути, называя его «брат», звали присоединиться к их компании. Но он всегда отказывался. И они не настаивали, не решались – они чувствовали какую-то силу, исходящую от этого необыкновенно высокого человека, его необычайную уверенность, его твердость, его величие. Если у него спрашивали имя, он отвечал:
– Меня зовут Атэист…
Он шел один. Шел сам, по своей воле, а не по предначертанию божьему, не по велению судьбы.
Единственный по-настоящему свободный человек.
Человек, равный богам.
Человек, мстящий своему богу…
Он ночевал где придется – на скотных дворах, в стогах сена, в заброшенных баньках – он не чувствовал холода. Ел он редко, только когда его угощали радушные хозяева или редкие случайные попутчики – чувство голода давно притупилось и стало привычным.
Его лихорадило – он торопился в главный храм Локайоха…
Так получилось, что осенью он потерял Малыша и Буйвола. Он пытался найти их, потратил уйму времени на поиски, сбился с ног, лишился сна. Он переезжал из города в город, он пешком исходил сотни дорог, он расспросил тысячи людей, но никто не видел двух воинов – могучего мечника и веселого лучника.
Напарники исчезли.
И уже глубокой зимой он узнал от подвыпившего монаха, встретившегося на дороге, что в пещерном храме Локайоха готовятся к скорому торжеству. Великий день объявлен. Ждать осталось совсем немного.
Наконец-то Артефакт будет собран. Локайох получит Исполнитель Желаний. А люди обретут единственного бога…
Рассказывая об этом, пьяный монах вскидывал руки к небу, и по его щекам текли слезы воодушевления. Атэист смотрел на него, и вспоминал собственную судьбу.
Он вспоминал, как бог назвал его вором, сделал предателем и убийцей. И обрек на мучительную смерть.
Тогда бог смеялся над своим верным слугой, погибающим от жажды, он глумился, издевался, потешался.
Теперь бывший слуга хочет посмеяться над богом…
Времени на поиски Малыша и Буйвола не оставалось. И Атэист решил идти в пещерный храм, к алтарю Локайоха. Он собирался вмешаться в божий промысел, но еще сам не знал, каким образом.
И он спешил. Он не мог опоздать, потому что иначе вся его новая жизнь лишалась смысла.