Малыш по договору. Подари мне счастье

Довлатова Полина

— Ты когда-нибудь испытывала такое чувство, когда смотришь на человека и невыносимо хочется прикрыть его собой и одновременно придушить собственными руками?

— Эм… я даже не знаю. Это как-то странно, мне кажется.

— Да, это определённо шизоидное расстройство. Но что-то примерно подобное я испытываю по отношению к тебе. С первого дня, как тебя увидел. Ещё тогда, на дороге, когда ты вылетела под колёса моей машины. И потом, когда в баре тебя встретил. И когда ты шла по территории больницы, уткнувшись в рентгеновские снимки своего брата, и как обычно по сторонам не смотрела. И при каждой нашей встрече, каждую долбаную секунду, когда я смотрю на тебя, меня разрывает от этих противоречивых желаний защитить тебя и прибить самому.

— И что побеждает?

— Ну, ты всё ещё жива, как видишь, — усмехается. Достаёт из пачки сигарету, задумчиво вертит её в руке и, так и не прикурив, выбрасывает в окно. — И на счёт случившегося. Если кто-то и виноват в этом, то только я. Так что и прощение я просить должен… Кстати, куда делась твоя мать? Что-то я её не наблюдал в твоей палате после того, как тебя положили.

— Она уехала обратно в Германию. Ещё в тот день, когда ты в аварию попал… Только не говори сейчас ничего, — перевожу предупреждающий взгляд на Воскресенского, который, как ни странно, улыбается.

— Я и не собирался.

Глава 41.1

Глава 41.1

Никогда бы не подумала, что стоящий у плиты Игорь будет выглядеть так занимательно и… сексуально. Боже, поверить не могу, что я об этом думаю! Но да, никак иначе стоящего в одних спортивных штанах и фартуке накинутом на голое тело Воскресенского назвать нельзя, кроме одного ёмкого слова — секс.

Видимо мои беременные гормоны окончательно вышли из под контроля, но я бессовестно пялюсь на его прокачанную спину и руки и ничего не могу с собой поделать.

— У меня из затылка третья рука растёт или я просто такой красивый?

— Эм… что?! — растерянно моргаю, когда Игорь оборачивается. — Не поняла о чём ты.

— О том, что ты уже минут десять мной любуешься.

— Что за бред? Я вообще чай пью. И смотрела в чашку.

— Мммм. Понятно, — тянет задумчиво.

Снова оборачивается к плите и перемешивая картошку лопаткой, усмехается себе под нос.

— И что здесь смешного?!

— Да так, ничего… Просто врать тебе надо учиться. Тебя в отражении окна видно, если что.

Сказать, что я покраснела — это ничего не сказать. У меня лицо сейчас буквально сгорит от стыда. Позорище…

— Я просто хотела предложить тебе помощь. Не привыкла сидеть и ничего не делать… К тому же у тебя картошка подгорает.

— Не подгорает, а подрумянивается. Не учи мужчину, который полжизни провёл на службе в армии, как надо жарить картошку, женщина, — снимает сковороду с огня, подходит к столу и перекладывает часть картофеля мне на тарелку.

И, господи-боже мой! Спереди это зрелище выглядит ещё крышесноснее… и я сейчас не про картошку, а про полуголого Воскресенского в фартуке! Запоздало ловлю себя на том, что как последняя идиотка не моргая пялюсь на его сосок, выглядывающий из под фартука. Тут же вспыхиваю и утыкаюсь взглядом в тарелку.

— Ну и чего ты так покраснела?

— Ничего… просто не надо так меня называть.

— Как?

— Женщина… мне не нравится.

Перевожу взгляд на Воскресенского, потому что ожидаю услышать от него очередную колкость или какую-то дурацкую шутку, но на удивление он молчит. Молчит и смотрит на меня как-то очень странно.

— О чём ты задумался?

— Ни о чём. Ешь картошку.

Кстати, картофель в исполнении Игоря оказался действительно божественным. А в сочетании со шкварками и маринованными огурчиками — это просто пищевая феерия.

Ещё недавно мне казалось, что и-за беременности я стала любителем сладкого, но сейчас поняла, что душу продать готова за ещё одну порцию картошки. И чтобы шкварок побольше было. Желательно позажаристей.

Так бы и поглощала дальше это чудо кулинарного искусства, если бы желудок не взмолился о том, чтобы я прекратила это издевательство. Потому что ещё немного, и я однозначно лопну…

— Где ты научился так готовить? — смотрю на Воскресенского, когда он убирает со стола тарелки. Где-то на подкорке совесть подгрызает за то, что я бессовестно рассиживаю на диване, вместо того, чтобы убраться самой, но боюсь, что встать прямо сейчас, после такого количества уничтоженной еды я просто не в состоянии.

— В армии, я же сказал.

— Я думала это была шутка… Вас там что, готовить учили?

— В том числе. На срочной службе чистка картошки можно сказать входит в обязательную программу КМБ.

— Что такое КМБ?

— Курс молодого бойца. Ты не представляешь сколько картошки я перечистил за время службы в армии. Вот поставит перед тобой прапор три мешка килограмм по двадцать каждый. И делай что хочешь, но за ночь надо всё перечистить.

— Ужас… это же издевательство! Какое отношение картошка вообще имеет к армии!

— Не скажи. На войне всё пригодится. И умение чистить картошку тоже. Жрать-то что-то надо.

— Ты сказал, что полжизни там провёл. Ты оставался работать по контракту?

— Служить. В армии не работают, а служат. Да, после срочной ещё пять лет контракта. Как ни странно, мне там нравилось. На войне проще, чем в жизни. Чётко ясно, кто хороший, кто плохой. На войне у тебя есть цель. В жизни она не всегда присутствует.