Малыш. Сборник стихотворений

Ты тоже полюбишь искусственный лес,

карманных собак и антенны на крышах –

карьерные выступы офисных лестниц

ты тоже полюбишь, малыш.

Ты тоже захочешь читать между строк

и жить между дел и душить тех, кто дышит.

Идти со звенящими золотом в ногу

ты тоже захочешь, малыш.

Ты тоже захочешь увидеть себя

на стене

в орденах

с волевым подбородком –

и чтобы служивые мира сего

тебе поклонялись погонами с водкой

и думали вслух благородную зависть,

и дружно клялись воспитать поколение

точно с такими же вот подбородками –

и чтобы на стену,

и чтоб с орденами.

Ты тоже получишь однажды под дых

и станешь с тех пор генеральствовать тише.

И тише. И тише. И тише. Так тихо,

что станешь неслышным, малыш.

Бездумье вскрывает души, как лезвие,

на крики набрасывает плед молчания.

В книгах написано, что мы – бескрайние,

но там не написано, что бесполезные.

Зашедший на чай к нам пропадает без вести,

пришедший с мечом обрастает опытом.

Нас учили на ропот отзываться шепотом.

Жаль, не научили жить в бесполезности.

Нас брали как данность, вернули как версию -

разрезанную на куски, растерянную и болящую.

Кто-то сказал, что нам нужно оставаться зрячими.

Жаль, не попросил нас остаться полезными.

Что воля мне, что неволя – мне

спороть с себя инородное.

Стереть с лица неприглядное.

Боли, мое неболимое.

Молчать бы криками скрытыми,

корить себя за ущербное.

Что мило мне, что не мило – мне

служить с желудями верными.

И что свое, и что чуждое –

в единый колос сплетенное,

родимое что-то почудится.

Что воля – мне. Что неволя – мне.

Вместе с седлом себя из болота тянешь.

Конь захлебнулся, решив, что внизу привычней.

Там под тобой пузырятся останки жизни,

мякиш пустого галопа взбивает тину.

Держишь себя за косы – иллюзия предполёта…

Смотришь вокруг: вдруг кто-то увидит.

Чувствуешь взгляд, но это смотрят мимо.

Пустые глаза привычны к оставленным дырам.

Движения буквой "Г" в четыре галопа -

вернёшься туда же, но взмыленный и безбожный.

Подумаешь: а стоило ли покидать болото?

В нем ведь тоже жить можно.

Этот ротный рефлекс – вера в правду ревущей толпы.

Накладными глазами ощупывать воздух – вполне.

Чтобы выплыть и выжить, старайся не жить и не плыть –

даже если сидишь на весле.

Каждой спичке родной коробок – королевский дворец.

Это нужно кому-то – сжигать тех, кто любит тебя.

Что за странная блажь – растаскать на поленницы лес,

чтоб назавтра о нем горевать.

И в руках не синица – прозрачная тень журавля.

И ты видишь того, кто мечтает украсть эту тень.

Эта высшая радость – уметь убивать и прощать

за убийство себя и в себе.

Объясняешь себя, словно ты – идиома какая-то.

Сколько доводов, мама родная, сколько причин!

И спасали тебя, как спасали рядового Райана,

и убивали – то исподтишка, то один на один.

То ты жуткий, как антропогенная рептилия,

то няшный, как человек-паук.

Но это внутри. Снаружи ты офисное бессилие.

Поразительно маленький Мук.

Что легче воздуха – внутри.

Так – свысока на птиц.

Пружиной что ли распрямиться.

В огне углем сплясать.

Мне небо – мать

и мачеха – земля.

Я – капитан. Последним с корабля.

В капкане дня я не состарюсь ни на день.

И тени прошлого останутся в тени.

Я заглотил наживку, Бог. Тяни!

Я иду по проводу, зеленому, как изумрудный город.

Я ношу очки с усатыми улыбками.

В глаза смеются светофоры, старики-поребрики

подмигивают хитро из-под ног,

живее все живых.

Я вишу на проводе, зеленом, словно изумрудный город,

я ношу ботинки на одну и ту же ногу.

На моих носках наскальные рисунки, оттиски

проспавших воскресение богов –

живее всех живых.

Я грызу зеленый провод изумрудными зубами,