Малыш
Шрифт:
— Какой пьесы?
Мисс Анна Вестон заключила ребенка в объятия, что было лучшим ответом на вопрос.
— Но если она не умерла, — продолжал Малыш с настойчивостью, присущей его возрасту, — и если это красивая дама, то почему она меня бросила?…
— Она была вынуждена, мой милый!… О! Вопреки своему желанию!… Кстати, в развязке…
Но Малыш был далек от сценических хитросплетений. Он только робко спросил:
— Миледи Анна?…
— Что еще, голубчик?…
— Моя мама?…
— Да?…
— Это не вы?…
— Кто… я… твоя мама?…
— Ведь вы меня называете «дитя мое»?
— Это так говорится, мой херувимчик, так всегда говорят о детях твоего возраста!… Бедный малыш, что он вообразил!… Нет! Я не твоя мама!… Если бы ты был моим сыном, я бы тебя никогда не оставила… я бы никогда не обрекла тебя на нищету! О нет!
И мисс Анна Вестон, крайне взволнованная, прекратила разговор, снова заключив Малыша в объятия. Наконец тот удалился, чрезвычайно опечаленный.
Неужели ему никогда не суждено будет узнать, кто его родители? Да будь он даже сыном знатного вельможи, — какая ему от этого польза, если в глазах всего света и в своих собственных он — лишь жалкий подкидыш!
Забрав мальчика с собой, мисс Анна Вестон совсем не думала об ответственности, которую этот душевный порыв возложит на нее в будущем. Она совершенно не помышляла о том, что, когда ребенок подрастет, придется подумать о его воспитании, обучении. Это прекрасно — осыпать малыша ласками, но еще лучше — дать ему знания, необходимые для его жаждущего ума. Принять ребенка — значит взять на себя обязанность сделать его человеком. Актриса очень смутно представляла себе, что именно в этом и состоит ее долг. Правда, Малышу было пока что чуть больше пяти лет. Однако даже в столь раннем возрасте способность мышления уже пробуждается. Что с ним станет? Ребенок не смог бы кочевать с ней из города в город, из театра в театр… особенно если она отправилась бы за границу… Ей придется отдать его в пансион… в хороший пансион!… Однако, отмахивалась от тяжелых раздумий мисс Анна, все равно она его никогда не оставит.
И вот однажды актриса обратилась к Элизе:
— Он становится все более милым, ты не находишь? Что за нежное создание! Ах! Его любовь сторицей воздаст мне за все, что я для него сделала!… И потом… такой развитый… все хочет знать… Мне даже кажется, что он гораздо разумнее, чем следует быть в его возрасте… Как он только мог подумать, что я его мать!… Бедное дитя! Я совершенно не могла бы быть похожей на его мать, как мне кажется?… Это должна быть женщина серьезная… строгая… Скажи-ка, Элиза, нам следовало бы, однако, подумать…
— О чем, госпожа?
— Что же нам с ним делать…
— Что нам с ним делать… теперь?…
— Нет-нет, не сейчас, милочка… Сейчас пусть он себе растет, как куст!… Нет… позже… позже… когда ему исполнится семь или восемь лет… Ведь, по-моему, именно в этом возрасте детей отдают в пансион?
Элиза подумала о том, что ребенок, должно быть, уже привык к режиму пансионов, а что это был за режим, читатель может судить по «рэгид-скул». По ее мнению, лучше всего было бы отослать Малыша в какое-нибудь заведение — самое приличное, разумеется. Однако мисс Анна Вестон не дала горничной даже слово вставить.
— Скажи-ка, Элиза, не кажется ли тебе, что наш херувим мог бы иметь склонность к театру?… — выпалила актриса.
— Он, госпожа?
— Да… Посмотри-ка на него получше!… У него прекрасная фигура… изумительные глаза… величественная осанка!… Это уже сейчас видно, и я уверена, что он мог бы стать очаровательным первым любовником…
— Ба, госпожа! Вас опять занесло!…
— Хм!… Я бы научила его играть в комедиях… Ученик мисс Анны Вестон!… Неплохо звучит, а?…
— Лет через пятнадцать…
— Через пятнадцать лет, Элиза, согласна! Уверяю тебя, через пятнадцать лет он станет самым очаровательным кавалером, о котором только можно мечтать!… Все женщины будут…
— Завидовать! — закончила Элиза. — Знаю я этот припев. Послушайте-ка, миледи, хотите, я скажу, что лично я об этом думаю?…
— Говори, милочка.
— Так вот… Мне кажется, ребенок никогда не согласится быть актером.
— Но почему?
— Он слишком серьезен.
— Что правда — то правда! — признала мисс Анна Вестон. — Однако… ладно, там посмотрим…
— И у нас еще есть время, госпожа! Куда спешить?
Верно замечено! Времени было предостаточно, и если бы Малыш, что бы там ни говорила Элиза, выказал склонность к театру, все устроилось бы наилучшим образом.
Тем временем мисс Вестон осенила замечательная идея — одна из тех идей а-ля Вестон, секрет появления которых был известен лишь ей одной. А именно: в самом ближайшем будущем устроить ребенку дебют на сцене Лимерика.
«Заставить Малыша дебютировать? — воскликнете вы. — Да она же совершенно безрассудна, эта звезда современной драмы! Да ей место в Бедламе! [101] »
[101] Бедлам — дом умалишенных в Лондоне, название которого стало нарицательным для обозначения заведений подобного типа.
Сумасшедшая?… Отнюдь, во всяком случае, не в полном смысле слова. Кстати, «и только один раз», как провозглашают афиши, ее идея не была уж столь плоха.
Мисс Анна Вестон репетировала в тот момент «кассовую» пьесу с массой эффектных сцен, то, что называется «жарким» на театральном жаргоне. Довольно частое явление в репертуаре английских театров! Эта драма или, точнее, мелодрама под названием «Угрызения совести Матери» уже выжала столько слез из целого поколения, что их хватило бы, чтобы наполнить все реки Великобритании.
Однако в этом произведении драматурга Фёпилла была детская роль. Герой пьесы — несчастный ребенок, которого мать не могла оставить при себе. Через год после рождения сына она с ним рассталась, а позже нашла его, влачащим нищенское существование.
Само собой разумеется, это была роль без слов. Маленькому статисту нужно было молчаливо сносить все, что бы с ним ни делали: позволять себя ласкать, обнимать, прижимать к материнской груди, вертеть то в одну, то в другую сторону и при этом не произносить ни слова.