Малыш
Шрифт:
Дородная женщина взяла мальчика на руки и попыталась привести в чувство. Все сгрудились вокруг. Какое симпатичное, даже умное личико у этой бедной белочки, обреченной вертеть свою клетку с куклами, чтобы прокормиться! Зарабатывать себе на жизнь… и это в его-то возрасте!
Наконец Малыш открыл глаза и тут же отшатнулся, едва заметив Торнпайпа, который двигался к нему, раздраженно требуя:
— Отдайте мне мальчишку!…
— Так вы его отец? — спросил священник.
— Да… — ответил Торнпайп.
— Нет!… Это не мой папа! — воскликнул ребенок, цепляясь за руки женщины.
— Он не ваш! — вскричал торговец аптекарским товаром.
— Это похищенный ребенок! — добавил булочник.
— И мы его вам не вернем! — заключил священник.
Тем не менее Торнпайп еще продолжал бороться. Лицо его исказилось в дикой гримасе, глаза запылали огнем ненависти… актеришка уже не владел собой и был, кажется, готов «брать рифы по-ирландски», то есть пустить в ход нож, когда два здоровенных парня набросились и разоружили мучителя.
— Прогоните его, прогоните! — вопили женщины в один голос.
— Убирайся, прощелыга! — рявкнул аптекарь.
— И не вздумайте появиться в пределах графства! — добавил священник, сопровождая слова угрожающим жестом.
Торнпайп зло и сильно огрел собаку кнутом, и повозка покатила вверх по главной улице Уэстпорта.
— Несчастный! — сказал фармацевт. — Не пройдет и трех месяцев, как ему придется станцевать менуэт Кильменхема.
Станцевать этот менуэт означало, по местному выражению, сплясать последнюю жигу [60] , болтаясь на виселице.
[60] Жига — в Ирландии: старинный парный танец кельтского происхождения, сохранившийся до наших дней.
Затем священник спросил у ребенка, как его зовут. Тот ответил довольно твердым голосом:
— Малыш.
Действительно, другого имени у него и не было.
Глава III
ПИТОМЦЫ «РЭГИД-СКУЛ»
— Итак, номер тринадцать; что у него?…
— Лихорадка.
— А номер девять?…
— Коклюш.
— Номер семнадцать?
— Тоже коклюш.
— Номер двадцать три?…
— Думаю, скарлатина.
По мере получения ответов господин О'Бодкинз записывал их в аккуратный журнал, в графу, предназначенную для каждого из номеров. Была и специальная колонка, куда вписывалась фамилия больного и где отмечались рекомендации врача, правила и часы приема лекарств, назначенных после перевода больных в приют. Фамилии были написаны готическими [61] буквами, номера — арабскими цифрами, названия лекарств — по-латыни, назначения — по-английски, — все это перемежалось тонкими фигурными скобками, нарисованными голубыми чернилами, и двойными вертикальными черточками красного цвета. Истинный образец каллиграфии и к тому же подлинный шедевр бухгалтерии!
[61] Готические буквы — разновидность латинского шрифта, характеризующаяся угловатыми и удлиненными формами.
— Некоторые малыши тяжело больны, — добавил врач. — Предупредите, что их нельзя простужать при переезде…
— Да… да!… Непременно! — небрежно бросил господин О'Бодкинз. — Впрочем, как только детей отсюда увезут, состояние их здоровья меня уже никоим образом не будет касаться. А что до моих журналов, то они в полном порядке…
— Да и то сказать, если болезнь и унесет кого-то из этих бедолаг в лучший мир, — продолжал доктор, беря трость и шляпу, — потеря будет невелика, я полагаю…
— Согласен, — ответствовал О'Бодкинз. — Я их занесу в графу умерших, и на этом точка. А если баланс подведен, то никто, как мне кажется, не вправе жаловаться.
Тут доктор удалился, пожав на прощание руку собеседнику.
Господин О'Бодкинз был директором «рэгид-скул» — школы для оборванцев. Дело происходило в небольшом городке Голуэй, расположенном в заливе и графстве того же названия, на юго-западе провинции Коннахт. Эта провинция является единственной, где католики могут иметь земельную собственность, и именно отсюда, как и в Манстере, английское правительство стремится снова вытеснить непротестантскую Ирландию.
Тип, к которому принадлежал господин О'Бодкинз, хорошо известен. Увы! Он никоим образом не мог бы послужить украшением рода человеческого. Низенький, коротконогий толстячок из разряда закоренелых холостяков, у которых не было юности и никогда не будет старости. Ему, казалось, на роду написано остаться тем, что он есть. Природа даровала ему шевелюру, которая никогда не выпадает и не седеет. Как сей господин явился на свет в золотых очках, так, похоже, в них его и опустят в могилу. Ни скуки бытия, ни семейных забот! Сердце господина О'Бодкинза, казалось, билось только для того, чтобы поддержать жизнедеятельность своего хозяина, и никогда не испытывало ни любви, ни дружбы, ни жалости, ни симпатии. И все же он не был злым, скорее, принадлежал к разряду «никаких» существ, что проходят по земле, не творя добра, но и не причиняя зла, не ведая ни сострадания, ни милосердия.
Таков был господин О'Бодкинз, просто рожденный, признаем без тени сомнения, чтобы стать директором «рэгид-скул».
«Рэгид-скул» — это, повторим, школа для оборванцев, и читатель уже увидел, какой восхитительной точностью при сведении дебета [62] и кредита [63] отличались журналы господина О'Бодкинза. В качестве помощников у сего достойного джентльмена служили мамаша Крисс, заядлая курильщица с неизменной трубкой во рту, и бывший шестнадцатилетний воспитанник по имени Грип [64] — несчастный малый с добрыми глазами, с физиономией, изобличающей веселый нрав, со слегка вздернутым носом, что столь характерно для ирландцев, — следует заметить, что он был гораздо умнее, сильнее и здоровее, чем большинство отверженных, собранных в подобии школьного лазарета.
[62] Дебет — левая сторона бухгалтерских счетов (в активных счетах означает увеличение учитываемых сумм, в пассивных — уменьшение).
[63] Кредит — правая сторона бухгалтерских счетов (в активных счетах показывает уменьшение, в пассивных — увеличение средств).
[64] Грип — в английском языке это слово имеет следующие значения: «сжатие, хватка», «власть», «способность понять суть дела», «умение овладеть положением, чьим-либо вниманием».
Эти оборвыши были сиротами или детьми, брошенными родителями. Многие из них родились в сточных канавах или у межевых столбов. Да, то были настоящие сорванцы, подобранные прямо на улицах и на дорогах, куда они и вернутся, как только смогут начать работать. Что за отбросы общества! Что за моральная деградация! Что за сборище человеческих личинок, предназначенных для воспроизведения таких же уродов! Да и действительно, что может вырасти из семян, рассеянных по мостовой?
В школе Голуэя насчитывалось что-то около тридцати чумазых воспитанников от трех до двенадцати лет, одетых в лохмотья, вечно голодных, питавшихся объедками общественного милосердия. Многие из них были больны, как мы только что видели, и, действительно, эти детишки платили большую дань смерти, — что было не такой уж большой потерей для общества, если верить доктору.