Мама по контракту
Шрифт:
Маша замирает, ее брови ползут вверх, а меня наконец прорывает.
Я реву. Это как поток – не остановить.
– Твою мать! – шепчет Машка и затаскивает меня внутрь.
4.
Я рассказываю и замечаю, что чашка в руках дрожит. Ставлю ее на стол, контролируя каждое движение.
На Машу мне смотреть боязно. Почему-то кажется, что сейчас она пожмет удивленно плечами и скажет что-то обвиняющее.
Что я сама виновата. Была плохой женой и хозяйкой. Все делала не так. И наверняка
Все это представляется так четко, что когда Машка подходит сзади, матерится грубо и горестно и обнимает меня за плечи, я каменею.
Просто не верю в то, что меня утешают. Понимают. Жалеют.
– Я чуяла, что этот твой “Олежек” – мудак с дерьмом вместо мозгов. Такую девчонку променять… Жизнь свою счастливую променять! Все просрать! – Машка не стесняется в выражениях. – Вере я отдельно выскажу. Она у нас, к несчастью, в семье как младший брат в сказках – дура дурой. Но знаешь, это большая глупость все сваливать на нее. Виноват этот… козлина!
– Маш, а что мне делать? – спрашиваю я.
Мне сложно быть такой беспомощной. И униженной. Это непривычно. Я всегда была хоть средненькой, но с достоинством. Хоть обычной, но со своими правилами. А теперь все это втоптано куда-то в пыль.
– Жить. Пить чай, Лика. Поесть. Я сейчас спагетти сварю. С сыром сделаю и томатами. По-крестьянски. Я знаю, ты любишь. А еще хорошо бы перестать думать, но это ты не сумеешь. Поэтому давай ставить реальные задачи.
– Мне, наверно, надо позвонить ему, да? Я дверь оставила открытой.
– Ничего, справится. Олег, как мы выяснили – большой мальчик. Сумел член в чужую тетку засунуть, сможет и двери закрыть! – обрезает Маша, и мне опять больно, хотя она не говорит ничего такого. Лишь повторяет мои мысли.
Пока Маша грохочет кастрюльками и готовит, я просто допиваю чай. Потом иду в ванную, смываю с лица весь кошмар – с макияжем вместе.
Из зеркала на меня смотрит бледное создание с опухшими глазами и красным носом картошкой. Испуганное и трясущееся. На голове не пойми что, губа прокушена.
Неудивительно, что женщина, которая меня подвозила, вернула деньги. Пожалела. Хорошо хоть не вызвала дурку. Я понимаю, что боль внутри – это навсегда. И теперь придется с ней жить. И нужно будет умываться с этой болью, спать с ней, работать и растить с ней ребенка.
Я пускаю ледяную воду, она немного убирает отек, и больше не хочется плакать. Только согреться. Я открываю тонкой струйкой теплую, сажусь на бортик ванны и подставляю запястья.
Теплее не становится, но текущая вода успокаивает. В голову приходит странная мысль: почему он не звонит? Почему не хочет узнать, как я? Насколько мне больно? Не ушла ли я заливать горе куда-то в другой компании? Не решилась ли я на развод?
Ведь если мы жили вместе, его должно все это волновать? Так?
Сначала я удивляюсь этому отсутствию заботы, потом вспоминаю лицо Олега и понимаю: это потому, что меня больше не любят. И ему все равно,
Если бы там, в спальне, у него на лице отразилось бы хоть что-то, кроме досады и злости – хотя бы испуг, страх… Но нет, а значит, не стоит тешить себя надеждой.
Он не позвонит.
Но маленькая обиженная девочка внутри меня все-таки ждет звонка и надеется на чудо.
Это неправильно, но я не могу победить свою любовь так сразу. Она-то не виновата. Это не она закончилась, а ее подло пырнули ножом.
Предали.
И не только ее.
Ребенка тоже. Вот так легко отказались от нас двоих, пусть Олег и не знал о том, что нас уже двое. Это неважно.
Интересно, а скажи я ему обо всем неделю назад, он все равно бы затащил Веру в нашу кровать? Как же мерзко, как гадко… и неожиданно.
Неужели я была так слепа, что не замечала явных признаков? Ведь все же твердят, если муж изменяет жене – жена обычно в курсе. Чувствует. Ощущает. Или только я, такая тупая и толстокожая, все проморгала?
Сплошные вопросы и ни одного ответа.
Я приглаживаю волосы, вслепую заплетаю их во французскую косу и перевязываю Машкиной резинкой. Отражение лучше не стало, но мне необходим порядок. В мелочах.
После того, как мы стали жить вместе, я редко заплетала волосы – Олег говорил, что мне идут распущенные. И действительно, мои вьющиеся каштановые волосы были густыми, хоть и не очень длинными. А когда они свободно лежали, то придавали мне какой-то загадочный и беззащитный вид.
У меня зеленые глаза. Не такие зеленые, как у девушек на картинках про Ирландию, скорее болотные. Круглое личико, немного задранный нос и красивые губы. Все вместе обычно смотрится мило. Но не сейчас.
Сейчас я жуткая. По коже идут красные и белые пятна. Я умываюсь еще раз.
Становится легче. Больше плакать нельзя.
Сейчас это не нужно. Сейчас нужно стать сильной. И заплетать волосы так, как я делала, пока рядом не появился Олег.
Хоть и не сразу, но должно получиться отвыкнуть. Лишь бы эта боль немного отступила и дала нормально соображать.
– Лика, у тебя все в норме?
Маша стучит в двери.
– Да, еще минуту.
Я встаю, смотрю на себя еще раз. Сейчас бы я сама себя бросила, такое отвращение вызывает отражение.
Мочу маленькое полотенце холодной водой, прикладываю к переносице и выхожу из ванной.
Завтра мне нужно выглядеть человеком. Нормальным. Чтобы встречные не желали вызвать мне скорую или усадить на лавочку. Потому что завтра мне придется вернуться домой. Туда, где все произошло.
И поговорить с Олегом.
О разводе.
5.
– Да, так лучше, – Машка бросает на меня быстрый взгляд и кивает на накрытый стол.
Там дымятся в модных тарелках две порции спагетти с соусом и сыром. Машка повернута на итальянской кухне. Иногда мне кажется, что единственное, чего ей не хватает в жизни – это мужа-итальянца.