Мама, я демона люблю!
Шрифт:
Странно. Я прожила в Ниволи два десятка лет, а никогда не видела город отсюда. Это ведь действительно красиво.
Ветер растрепал волосы, которые я так и не удосужилась с утра собрать в косу, я потеряла равновесие и покачнулась, чтобы оказаться в объятиях фамильяра.
— Пора бы уже начать носить более удобную обувь, — кивнул он на мои каблучки. Пора бы. Но так же красивее, рогатая твоя башка!
Город, походящий на муравейник с одной стороны стены, с другой вдруг приобретал спокойное величие. Нет, здесь всё так же, хоть и пореже, стояли домики, так же потихоньку просыпались и выглядывали из домов их жители. Но от суматохи, тесноты, затхлости не осталось и следа. Соседи здоровались друг с другом, но не норовили заглянуть через забор в поисках сплетен, улыбались искренне, смеялись громко, словно не боялись, что смех столкнётся с каменной стеной-оградой, так похожей на кладбищенскую. Нет, смех за городом летит в самое поле, перекатывается по невысоким пока травам, шумно плюхается в лужу, разбрызгивает ледяную поутру воду и мчится к самому горизонту, чтобы пощекотать макушки деревьев и исчезнуть за облаками.
Наверное, это всё восторг забравшегося повыше муравья. Но сейчас мне больше всего на свете хотелось верить, что за границей города есть другая жизнь, полная свободы и радости. И нет там ни любопытных тёток, ни лживых мужчин, ни договоров, которые нельзя нарушить.
Только свобода и твёрдая сильная рука рядом.
Луна и солнце, отбрасывая огромную зубастую тень башни, неспешно, об руку, шествовали по небу. Пока их было не разглядеть, но совсем скоро сплетённые в косу лучи — золотые и серебряные — должны были разрезать пополам накрывшую нас черноту.
— Вот видишь, — Рок запрыгнул на выступ в стене, ловко крутанулся на мысках, и указал на самый верх башни, — встретить рассвет можно в любое время. Главное, правильно найти место.
«И найти того, с кем его хотелось бы встретить», — подумала я, но вслух, конечно же, ничего не сказала. Засмеёт.
— Тебе никогда не казалось странным, что солнце и луна светят днём?
Я опешила.
— С чего бы? Лунная жрица вместе со своим мужем осматривает владения. Так всегда было и всегда будет.
Рок сощурился на зазолотившиеся оскал башни:
— Разве это справедливо? Целых два светила для дня и ни одного для ночи. Разве тьма не заслуживает света?
Он как будто хотел спросить что-то другое. Не про тьму, которая, конечно, страшна и могуча, но всё-таки безумно далека. Как будто он хотел спросить про что-то куда более близкое. Про себя, например.
Дочери Лунной жрицы не умеют лгать. Наверное, именно поэтому из меня вышла самая паршивая ученица обители.
Кто разбил цветочный горшок?
Это Триста. Она всего лишь тянулась к окну, чтобы выпустить застрявшую в комнате пчелу. Но Триста не признается, потому что трусиха. И лгунья ещё, наверное…
Кто изрисовал мелом пол перед алтарём?
И это Триста. Ей вдруг показалось, что статуе Лунной жрицы, такой высокой, величественной, сильной, невероятно тоскливо в одиночестве. Но ора решила, что мои художества интерьер храма не улучшили.
Кто порвал белоснежное одеяние дочери жрицы и вывесил его из окна наподобие флага?
Конечно же Триста! Ведь Триста слишком любит изящные туфельки и яркие платья, а её день за днём заставляли таскать скучные белёсые тряпки.
Ора Камила оказалась права: ученицу хуже меня ещё надо поискать.
Дочери Лунной жрицы не умеют лгать.
Я знала, что поступаю плохо. Раз за разом убеждалась, что наказание неизменно настигает вредителя, но разве могла смирить нрав?
Я никогда не была достойной остаться в обители, но разве кто-то мог помешать пробраться ночью к алтарю, обнять каменные ноги богини и рыдать, умоляя её наделить меня смирением?
Смирения жрица так и не отжалела. Приберегла для более достойных, наверное. Или для тех, кто сильнее нуждался.
В одну из таких ночей я, уютно устроившись у постамента в тени каменной мантии, уснула. И не сказать, что сон стал волшебным: я прекрасно ощущала и затёкшую ногу, и давящий в спину угол ступеньки, и спокойную каменную прохладу. Но рассказать о том, что видела, я не рискнула никому и никогда. До сего дня.
Сначала чернота, что пряталась по углам днём, боязливо подбиралась к ногам жрицы, брезгливо подбирая лапки, чтобы не наступить на тусклую полоску света от дверей. Но чем ближе становился самый чёрный час, тем смелее, тем страшнее виделась ночь. Она урчала, подбираясь всё ближе к каменной защитнице и маленькой девочке, сжавшейся в комок у её ног. Тьма хотела накрыть нас, сожрать, выпить весь свет, что могла найти.
Тьме было одиноко и страшно.
Во сне я зажмурилась как можно сильнее: вблизи алтаря ничего плохого не могло, не имело права случиться!
А темнота подбиралась всё ближе. Полоска света от дверей перестала преграждать ей путь. Совсем немного оставалось, чтобы проглотить последнюю живую лару, что не успела укрыться в келье, а по глупости осталась противостоять ночи.
Она неслышно ступала, приближаясь и завораживая неслышным шёпотом, она урчала, дышала над самой щекой, уже пробовала на вкус, облизывала спину.
Я призывала Лунную жрицу на помощь снова и снова. Это ведь ночь! Всего лишь ночь! Даже самые маленькие девочки не должны бояться темноты. Но я боялась. Я слышала её голодное дыхание, кожей ощущала движение чёрного крыла.
И тогда я открыла глаза. Глупая смелая маленькая девочка! Разве стало бы тебе легче, узрей ты на свою погибель за мгновение до конца?
Я увидела не погибель. Я увидела её.
Когда солнце зашло и алтарь укрылся темнотой, ледяное величественное изваяние ожило. Потеплели стопы, выглядывающие из-под недвижимого одеяния, порозовели пальцы в переплетении ремешков сандалий.
Я ни за что не рискнула бы поднять головы, не будь точно уверена, что всё происходящее лишь сон. Но тогда-то я точно знала, что сплю!
Спокойное, ровное, гладкое лицо вдруг покрылось тёплыми морщинками счастливой старушки. Словно отпечаток прошлого на лице доброй женщины.
Никто не мог запереть Лунную жрицу в камне. Никогда изваяние не было недвижимым, неживым. Лишь мы выдели, хотели видеть его таким. А прекраснейшая из женщин лишь смотрела на нас с грустью и ждала, когда кто-нибудь по-настоящему захочет её рассмотреть.