Мама
Шрифт:
— Слушай, дядька, — пьяно покачиваясь, начал Анри, когда они вышли на улицу. — Слушай. Я только тебе скажу. У меня ничего и никого не осталось. Я все потерял. Я всю жизнь теряю, дядька. Это больно, дядька, очень больно. Вся моя жизнь — это боль. Я все, что мог, растерял, все, что любил, все, чем жил, дядьк. Ты меня понимаешь? Нету у меня ничего и никого. Нету. Вот только ты, эта шлюшка, да язва с автоматом — и больше никого. Ты мне поверь, дяденька, поверь, пожалуйста. Никого. Вся моя жизнь — это вы. Вот не станет вас и жизни во мне не останется. Я за вами куда хошь пойду.
— Верю, — отозвался Слава.
— Тс-с-с, ты сейчас, дядьк, молчи. Не надо ничего говорить. Я сам все скажу. Я вас полюбил почти, потому что любить мне больше некого и нечего, а вы люди хорошие, хоть и проститутки-беспер… бесп… беспредельщики. Я весь в вас, дядька. Весь. И если вас нет для меня, то больше и меня нету. Где Анри? А? Нету! Был француз, да весь вышел. Так ты пообещай мне, дядьк. Пообещай, что не предашь меня. Я тебе и так верю, потому что без веры даже беспредельщик жить не может. Но только ты пообещай для душевного покоя.
Вячеслав посмотрел на сутенера серьезно. Странно, почему самые искренние признания, самые глубокие душевные излияния со стороны выглядят фарсом, клоунадой, напыщенно-пафасным идиотизмом?
Он молча достал пистолет и без сожаления протянул французу:
— Никогда, — сказал тихо. — Пользуйся пушкой, но один патрон держи про запас. Если нарушу слово, он мой. Так вот возьмешь и пристрелишь. Договорились?
Анри молча смотрел на пистолет, даже протрезвел, казалось. Потом осторожно протянул руку. Оружие было тяжелым и холодным. Как бремя клятвы, подумалось ему. Он взвесил пистолет на руке, потом бережно спрятал. Вместе с пистолетом пришло ощущение того, что приобрел что-то. Не в материальном, но в моральном плане.
Француз поглядел на Вячеслава, тот стоял до тошноты серьезный. Анри не сдержался и рассмеялся в голос, легко и жизнерадостно.
— Эх ты, дядька, — ткнул Славу в плечо кулаком. — А еще беспредельщик.
10
Хозяин не спал. Стоило только закрыть глаза, как его захлестывала страшная живая тьма. Она была непроглядной, но в ней, он точно знал это, кто-то склизко шевелился. Кто-то огромный, страшный, необъятный и непостижимый. Эта тьма пугала хуже, чем в детстве. От нее накатывал такой леденящий ужас, что он тут же открывал глаза.
Ему было холодно. Била дрожь. И от ледяной, словно ужас, стужи в жаркую летнюю ночь не спасали ни теплое одеяло, ни потрескивающий березовыми поленьями камин.
Он повернулся. Рядом подремывал араб. Впрочем, под взглядом хозяина он тут же проснулся.
— Мамед, — позвал бывший президент.
— Да, хозяин.
— Скажи мне, ты выслушаешь еще одну мою исповедь?
— Я готов, хозяин. Я весь — одни сплошные уши. Вы хотели рассказать еще о семье?
— Нет.
— Тогда о чем?
— Не знаю. — Хозяин поежился. — Мне холодно и страшно, Мамед. Мне темно, холодно и страшно.
— Для человека, которому достало воли так нагнуть страну и так попрактиковать Камасутру, ты что-то слишком слаб, хозяин.
— Я всегда был слаб, дорогой мой. Мной всегда играли. Сперва свои, которые поставили
— Вы хотите честный ответ, или тот, который будет приятен? — ровным тоном спросил араб.
— Честный, Мамед, только честный.
— Тогда виноват ты, хозяин.
Бывший президент приподнялся на локте и тут же рухнул обратно. Глаза его тупо немигающе смотрели в потолок.
— Я слишком слаб и зависим, чтобы быть виноватым в сходе этой лавины, араб, — мертвым голосом произнес он.
— Вы достаточно слабы, чтобы вы и ваша слабость стали виной этому несчастью. Есть страны, которым не везло на правителей, но вашей стране не везло больше других. Ею пытаются управлять либо кровавые ублюдки-маньяки, либо тряпки. Вы тряпка, хозяин. Вы вечно стонете, распускаете сопли. Пытаетесь осчастливить всех, ищете, под кого прогнуться, а потом сваливаете ответственность. Вы хотели правды? Это правда. Если она вам не по вкусу, вы вольны убить меня за дерзость.
Хозяин молча лежал на кровати и тупо смотрел в потолок. Глаза его теперь блестели. На какой-то миг арабу подумалось, что старый президент отдал богу душу — столь неподвижны были черты его и столь серым казалось лицо. Но хозяин слегка разомкнул губы:
— Самое страшное, Мамед, — произнес он на грани слуха, — в том, что ты прав.
— Самое страшное для вас, — поправил араб. — А самое страшное для страны, что если она не умрет сейчас, то придет другой правитель. И этот другой зальет землю кровью.
— Почему? — прошептал хозяин.
— Потому что качели, которые толкнули в одну сторону не только возвращаются назад, но и летят в другую. Это закон природы, хозяин.
— Мамед, — решительно поднялся с кровати бывший президент. — Хочешь, я расскажу тебе, кто правит этой страной? Хочешь знать, как это получилось? Хочешь знать, к чему приводит слабость?
— Нет, не хочу. Но слушаю предельно внимательно.
— Тогда слушай…
11
Отец Юрий закрыл глаза и снова открыл их. Сон не шел. Откуда, откуда наместник мог узнать, что он был там? Доложили? У него связь с постами? Или это система слежения? Докуда распространяется эта система слежения, интересно бы знать.
Юрий встал с кресла, прошел от окна к двери и обратно. Человек от хозяина должен был встретить его в километре от поста в полдень. То, что человек его не дождался, факт. Вопрос в другом мог ли он попасться на глаза патрулю? И не мог ли он вообще попасться людям наместника. Вопросы, вопросы, вопросы. А ответов нет.
Допустим, что того человека видели, но не поймали. Тогда можно сопоставить присутствие постороннего и своего в одном месте в одно время. Подозрительно? Подозрительно. Почему тогда его не схватили? Значит, все же не подозревают ни в чем. Или попросту оставили на свободе, чтобы последить до поры, посмотреть, что он станет делать. В таком случае надо быть крайне осторожным.