Мамай. История «антигероя» в истории
Шрифт:
Любопытно также отметить, что в «Задонщине» Дмитрий Донской, обращаясь к русским князьям, отправляющимся в поход против Мамая, говорит им, что они «досюды» не были «изобижены» Мамаем. Это вполне соответствует политическим реалиям: войска Мамая ни разу не разоряли владения Москвы и других русских княжеств, чьи войска отправились на Куликово поле. Даже поход мамаевых войск под командованием Бегича в 1378 г. закончился их поражением нз р. Воже, протекающей по рязанской территории: они так и не успели вступить в московские владения. [333] Комментарии, как говорится, излишни.
333
Зимин 2006, с. 54, 119, 148.
Тот факт, что именно поражение и гибель Мамая предопределили негативное отношение к нему со стороны русских авторов, можно обосновать с помощью сравнительного анализа. Для сравнения возьмем яркую и впечатляющую фигуру хана Узбека, о котором уже не раз шла речь выше. Критерии сравнения представим в виде таблицы: [334]
Походы на Русь: Узбек — 10; Мамай — 5
Количество русских
334
Используются данные книги: Похлебкин 2000.
335
Отметим, что многие князья приезжали в ставку ордынских правителей неоднократно, однако количество их поездок мы не учитываем.
Казнь русских князей в Орде:Узбек — 7; Мамай — 0
Обстоятельства смерти:Узбек — Умер своей смертью, до конца сохраняя власть; Мамай — Погиб в изгнании
Судьба наследия:Узбек — Сохранено, передано потомкам; Мамай — Утрачено, перешло к победителям
Не нужно глубокого анализа, чтобы увидеть: правление Узбека было для Руси гораздо тяжелее, чем правление Мамая. Однако Узбек умер своей смертью, передав сыновьям и внукам могущественную державу. Не случайно летописцы практически не употребляют по отношению к Узбеку негативных характеристик: «окаянными» и «свирепыми» представлены его сановники (Кавгадый, Тоглубай и др.), но не он сам. Военные действия Узбека против Руси были всегда победоносны, поэтому русским правителям и их придворным авторам было совсем невыгодно акцентировать внимание на враждебности этого хана к русским землям, тем самым подчеркивая слабость местных правителей в противостоянии с ним. Мамай же потерпел поражение, и это позволило обвинять его во всех смертных грехах, в любых преступлениях против Руси, приписывать ему самые страшные замыслы: чем опаснее представлен враг, в конечном счете потерпевший поражение, тем значительнее представляется победа над ним.
О религиозном противостоянии
В средневековом (да и не только средневековом) русском общественном сознании образ любого врага был бы неполным, если бы он был представлен только в политическом аспекте. Русские властители и их придворные историографы прекрасно это осознавали и поэтому вполне успешно сформировали еще один миф — о враждебности Мамая не только к Руси, ее правителям и ее народу, но и к православной вере. [336] Соответственно, к его характеристике добавился еще один эпитет, прочно закрепившийся за бекляри-беком в средневековой публицистике и фольклоре — «поганый» (или даже «пес поганый»). [337]
336
О формировании образа татар как врагов православия см. подробнее: Рудаков 2009, с. 140.
337
См.: Словарь-справочник 1973, с. 102.
В летописных сочинениях присутствует единственный зафиксированный летописцами факт враждебных действий Мамая (вернее, его подчиненных) против представителей русской православной церкви — это эпизод, связанный с уничтожением в Нижнем Новгороде посольства бекляри-бека под предводительством Сарай-аки в 1375 г.: отбивающиеся ордынцы едва не поразили стрелой нижегородского епископа Дионисия. [338] Правда, сам епископ, по некоторым сведениям, явился вдохновителем расправы с ордынским посольством и вообще разрыва нижегородского князя Дмитрия Константиновича с Мамаем… Поэтому неудивительно, что средневековые авторы, а за ними и современные историки и публицисты, не захотели довольствоваться этим единичным фактом и не пожалели красок, чтобы сформировать образ бекляри-бека как последовательного врага русской церкви.
338
См., напр.: ПСРЛ 1949, с. 190. См. также: Прохоров 1978, с. 31, 71; Муравьева 1983, с. 176.
Первые характеристики враждебности Мамая к православной вере, церкви и ее служителям, пожалуй, появляются в «Повести о Митяе», в которой рассказывается о судьбе Михаила-Митяя, ставленника великого князя Дмитрия Ивановича Московского на митрополичий стол. Согласно автору «Повести», Митяй «ятъ бысть… Мамаем и не много державъ его пакы отпусти и». [339] Весьма любопытно, что церковные историки предпочитают не упоминать о том, чем в итоге закончилось пребывание Михаила-Митяя у бекляри-бека. А как известно, в итоге он получил от хана Мухаммада (Туляка), ставленника Мамая, тарханный ярлык, подтверждающий все привилегии русской церкви, которые даровали ей прежние золотоордынские ханы, заканчивая Бердибеком — первым монархом, при котором сам Мамай занимал пост бекляри-бека. Отметим, что ярлык Михаилу-Митяю входит в сборник ханских ярлыков русским митрополитам, а в Краткой редакции сборника даже открывает его. [340]
339
ПСРЛ 1949, с. 198. А. Б. Широкорад прямо утверждает, что посольство во главе с Митяем «было захвачено татарами, и Митяй предстал перед Мамаем» [Широкорад 2005, гл. 13].
340
См., напр.: Приселков 1916, с. 91; Зимин 1955, с. 465. Ср.: Новиков 17886, с. 16-18.
Однако многие современные историки русской православной церкви «забывают» об этом ярлыке и вообще предпочитают не упоминать о том, что Митяй по пути в Константинополь побывал у Мамая: они сообщают лишь о его путешествии в Константинополь и внезапной кончине. [341] Кроме того, трактуя действия Мамая в отношении московского ставленника на митрополичий престол как насильственные, и летописцы, и современные исследователи упускают из виду еще один факт: Митяй предпочел отправиться на поставление в Константинополь именно через владения Мамая — в отличие от своего соперника, вышеупомянутого Дионисия, который своими действиями в 1375 г., несомненно,
341
См., напр.: Петрушко 2007, с. 135-136. Ср.: Терещенко 1837, с. 4-5.
342
Григорьев 1985а, с. 100-101; ср.: Горский 2000, с. 95.
Наиболее серьезные обвинения бекляри-бека в покушении на религиозные ценности русского народа присутствуют уже в «памятниках Куликовского цикла», появившихся вскоре после Куликовской битвы. Практически все «памятники», а также и ряд других источников, содержащих сведения о Мамае, утверждают, что одним из намерений Мамая было низвержение православной веры на Руси. В уста Мамая средневековые авторы вложили, в частности, такие слова: «Поидемъ на русского князя и на всю Русскую землю, яко же при Батый цари бывши, и христианьство потеряемъ, и церкви божиа попалимъ огнемъ, а законъ ихъ погубимъ, а кровь християньску прольем». [343] Не исключено, что подобные слухи (как и о намерении Мамая «осесть» на Руси) в самом деле распространялись на Руси перед решающим сражением с бекляри-беком, чтобы поднять широкие массы на борьбу с Ордой, правитель которой покушался не только на политическую, но и религиозную свободу Руси. [344]
343
Памятники 1998, с. 30. См. также: Петров 2005, с. 68; Рудаков 2009, с. 151.
344
См.: Прохоров 1983, с. 287.
В результате и сам Мамай характеризуется в значительной степени не только как политический противник Руси, но и как иноверец и даже более того — язычник. Обычные его эпитеты в «памятниках» — «язычник», «поганый» и даже «еллин» (отметим, что последний эпитет отнюдь не означает, что средневековые русские авторы считали Мамая древним греком: «еллинами» на Руси называли именно язычников, «поганых»). [345] По мнению исследователей, в «Сказании о Мамаевом побоище» Мамай вообще представлен волхвом-оборотнем. [346]
345
См.: Срезневский 2003а, ст. 824; Широкорад 2005б, гл. 15.
346
Черный 2008, с. 253-254; ср.: Зимин 2006, с. 258, 371.
И если, говоря о политическом противостоянии с Русью, Мамая сравнивали с Батыем, то в контексте противостояния религиозного он приравнивался к египетскому фараону, Навуходоносору, римским императорам Титу и Юлиану Отступнику. [347] Так, в «Сказании о Мамаевом побоище» Мамай в переписке с литовским и рязанским князьями сравнивает свое войско с войском вавилонян, взявших Иерусалим: «…аще бым хотел своею силою древный Иерусалим пленити, яко же и халдеи»; «маю так войска много, которымъ Иерусалимъ давный и хо-тяй якое царство взялъ бым». [348] В уста Мамая, понявшего, что битва проиграна, средневековые авторы вкладывают слова, очень близкие, по мнению исследователей, к плачу вавилонского же царя Валтасара. [349] При этом любопытно отметить, что, представляя Мамая врагом христианской веры, его сравнивают… опять же с Батыем — ведь, согласно церковной историографической традиции, Бату не только завоевал и покорил Русь, но и нанес значительный ущерб православной вере. Так, в заключении к сборнику ханских ярлыков русским митрополитам отмечается, что Батый единственный из ордынских «царей» не выдавал ярлыки русской церкви «иже бе попленил Рускую землю». В «памятниках Куликовского цикла» сообщается, что Батый «святыа церкви оскьверни, и многи манастыри и села пожже, и въ Володимере въселенскую церковь златоверхую разграбилъ». [350] Однако сам Мамай представлен более образованным, чем «варвар» Батый, чье имя в русской историографии ассоциировалось исключительно с разорением и разрушением: так, например, в «Сказании о Мамаевом побоище» сообщается, что он много внимания уделяет изучению истории, любит и ценит книги, которые ему присылают его союзники Ольгерд Литовский и Олег Рязанский. [351] Нет сомнения, что создавая такой его образ, авторы «памятников» стремились в еще большей степени сопоставить его с такими ярыми врагами церкви, как римские императоры Тит и Юлиан Отступник, которые были для нее гораздо опаснее, чем варвары-разрушители, поскольку являлись идейными противниками христианства.
347
Книга 1775, с. 496; Сказания 1982, с. 175; Памятники 1998, с. 137-138, 226, 253. См. также: Колесов 1979, с. 37, 42.
348
Памятники 1998, с. 228, 349. Интересное наблюдение сделал А. А. Зимин, обнаруживший, что описание подготовки Дмитрия Донского к борьбе с Мамаем в «Задонщине» имеет своим источником... «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия [Зимин 2006, с. 48].
349
См.: Орлов 1935, с. 159.
350
Зимин 1955, с. 471; Сказания 1982, с. 25. См. также: Рудаков 2009, с. 160.
351
См.: Салмина 2004, с. 257, 263. М. А. Салмина высказывает интересное предположение о том, что образ Мамая в «Сказании о Мамаевом побоище» отражает не столько исторический прототип, сколько предводителей еретических движений в Новгороде и Москве, развернувшихся на рубеже XV-XVI вв., когда, по мнению исследовательницы и было создано «Сказание» [Салмина 2004, с. 264].