Мамай. История «антигероя» в истории
Шрифт:
Соответственно, русские князья, выступившие против Мамая, представлены в летописях и «памятниках Куликовского цикла» не только как патриоты Руси, мудрые правители и отважные воины, но и как благочестивые защитники православной веры от «поганых». В «Сказании о Мамаевом побоище» религиозный аспект Куликовской битвы выражен еще более ярко, причем предводителями борьбы с Мамаем в нем представлены даже не князья, а церковные иерархи — митрополит Киприан и игумен Сергий Радонежский. [352] Сам же Дмитрий Донской характеризуется в средневековых русских источниках как благоверный князь, покровитель церкви и защитник христовой веры. [353] Заступниками церкви и истинной веры признаны и другие участники противостояния с Мамаем — князь Владимир Андреевич Серпуховский, Дмитрий Боброк-Волынский. Любопытно, что даже Андрей и Дмитрий Ольгердовичи представлены борцами за православную веру, несмотря на то что их единокровный брат, литовский князь Ягайло, фигурирует в «памятниках» как союзник Мамая и, соответственно, «поганый», язычник. [354]
352
См.: Салмина 2004, с. 254-255, 260-261.
353
См.: Михайлов 1827, с. 10; Катаев 1863, с. 3, 6; Дмитриев 1955, с. 142-143; Лепахин 2005; Гардзанити 2006, с. 106; Рудаков 2009, с. 137-138, 141-142. Напомним, что Дмитрий Донской был причислен к лику святых лишь в 1988 г., во время празднования 1000-летия крещения Руси и накануне 600-й годовщины со дня его кончины [см., напр.: Данилевский 2000, с. 305 и след.; Горский 2001а, с. 111]. До этого времени церковь отказывала ему в канонизации, поскольку осуждала слишком вольное обращение великого князя с высшими иерархами церкви — в частности неоднократное назначение и низложение митрополитов по собственной воле в 1378-1382 гг.
354
См., напр.: Памятники 1998, с. 162, 356; Михайлов 1827, с. 34.
В «Сказании о Мамаевом побоище» воины Дмитрия Донского названы «отроками Давидовыми», соответственно же войска Мамая видятся автору этого сочинения филистимлянами. [355]
И победа Дмитрия Донского над Мамаем в трактовке средневековых русских авторов изначально предопределена: сам бог заступился за приверженцев истинной веры, помог им в борьбе с более многочисленным (так утверждают средневековые источники) врагом. Об этом прямо пишут создатели «памятников»: «И по сих же въ 9 час дне призре господь милостивыма очима на вси князи руские и на крепка воеводы, и на вся христианы, дръзнувше за христианство и не устрашишася яко велиции ратници. Видешя бо верни яко въ 9 час бьющееся аггели погагают христианомъ. И святыхъ мученик полкъ, и воина Георгиа, и славнаго Дмитриа, и великых князей тезоименитых Бориса и Глеба. В них же бе воевода съвръшенаго плъка небесных вой архистратигъ Михаил…». [356] Ряд средневековых сочинений содержит упоминания о небесной помощи Дмитрию Донскому со стороны его предка Александра Невского. [357] В духовном стихе о Дмитрии Солунском (святом покровителе Дмитрия Донского) содержится фраза, что именно этот святой «отогнал… неверного Мамая во его страну порубежную». Сохранилась также легенда о явлении Дмитрию Донскому перед Куликовской битвой иконы Николая Чудотворца как знака божьей помощи. [358] Мамай же, увидев столь явную помощь христианам со стороны божественных сил, якобы произносит: «Великъ богъ христианескъ и велика сила его! Братие измаиловичи, безаконнии агаряне, побежите неготовыми дорогами». [359]
355
См.: Селезнев 2007, с. 90. И. Михайлов, пересказывая летописные источники, сравнивает Дмитрия с императором Константином Великим, а его противостояние с Мамаем уподобляет бою Давида с Голиафом [Михайлов 1827, с. 42].
356
Памятники 1998, с. 38. См. также: Черный 2008, с. 225-226, 269; Рудаков 2009, с. 157-158.
357
См. подробнее: Шенк 2007, с. 94, 97; Кривошеев, Соколов 2009, с. 179.
358
Тимофеев 1885, с. 207; Путилов 1961, с. 112, 114; Левинтон, Смирнов 1979, с. 75; Морозова 1983, с. 212; Черный 2008, с. 98, 237.
359
Памятники 1998, с. 76-77. Ср.: Катаев 1863, с. 19.
Весьма символическим эпизодом противостояния православной Руси и языческой Орды под предводительством Мамая является участие в Куликовской битве двух монахов-схимников — Пересвета и Осляби, якобы направленных на помощь Дмитрию Ивановичу Московскому самим Сергием Радонежским — одним из наиболее почитаемых на Руси святителей. [360] Участие и героическая гибель монахов в битве является ярким и живописным аргументом в пользу того, что битва велась в значительной степени (если не в первую очередь) именно за веру, а не за политические цели. Особенно впечатляюще описан в «памятниках» поединок пожилого монаха Пересвета с ордынским богатырем Челубеем (Темир-мирзой), открывший Куликовскую битву.
360
Согласно В. А. Кучкину, встреча Дмитрия Донского с Сергием Радонежским, по мнению большинства исследователей, состоявшаяся перед Куликовской битвой, на самом деле произошла в 1378 г., перед битвой на р. Воже [Кучкин 1992, с. 85-87). Если принять эту версию, то отправка Троицким игуменом Пересвета и Осляби на битву предстает абсолютным вымыслом.
Между тем выступление монахов с оружием в руках против врага — явление совершенно экстраординарное, поскольку духовенству было запрещено брать в руки оружие. Кроме того, статус Пересвета и Осляби (если принять их участие в Куликовской битве за исторический факт) вызывает большие сомнения у специалистов по древнерусской истории. Согласно сохранившимся документам конца XIV в., Пересвет и Ослябя к моменту битвы были отнюдь не монахами (и тем более не схимниками, т. е. обладателями высокого иноческого сана), а боярами — причем на службе даже не у Дмитрия Московского, а у его тезки — Дмитрия Ольгердовича Брянского. Интересно отметить, что автор «Задонщины» в какой-то мере сам себе противоречит: он называет Пересвета «чернецом», но при этом пишет, что он «поскакивает на своем борзом коне, а злаченым доспехом посвечивает», т. е. облачен не в монашеское одеяние, а в боевые доспехи. [361]
361
Сказания 1982, с. 11. Возможно, впрочем, что это ошибка не самого автора (которым считается Софроний Рязанец, ср.: Словарь 1988, с. 347-348), сколько последующих переписчиков, которые в течение XVI-XVII вв. составили целый ряд списков этого произведения [см.: Адрианова-Перетц 1948, с. 201; Назаревский 1956, с. 550; Дмитриев 1992, с. 41; Рудаков 2009, с. 126]. См. также: Каргалов 1980, с. 101-102; 1989, с. 132.
Современные исследователи даже сумели найти причину того, что Пересвет и Ослябя вошли в источники как монахи: оказывается, под конец жизни, после 1393 г., Ослябя и в самом деле принял монашеский постриг — не исключено, что даже в обители, основанной Сергием Радонежским (что, кстати, опровергает версию о гибели Осляби на Куликовом поле). [362] В источниках Ослябя фигурирует как «брат» Пересвета — возможно, они и в самом деле были близкими родственниками. Летописцы же, не вполне вникая в такие тонкости, сочли их «братьями во Христе» — монахами одной обители. Впоследствии все эти детали оказались «забыты» авторами «памятников Куликовского цикла», и в результате Мамаю на Куликовом поле противостояли не два брянских боярина-воина (что было бы вполне заурядным эпизодом), а два монаха-схимника — что являлось уже событием из ряда вон выходящим и придавало Куликовской битве и вообще противостоянию русских князей с Мамаем характер «священной войны». [363]
362
См.: Черный 2008, с. 84.
363
Сомнения в том, что ко времени Куликовской битвы Пересвет и Ослябя пребвывали в иноческом сане, выказывают не только современные «неоязычники» [см., напр.: Прозоров 2006], но и вполне «ортодоксальные» историки [Шамбкнаго 1906, с. 177; Никитин 2001, с. 495, 507; Горский 20046, с. 172-173; Черный 2008, с. 84-86]. Представители РПЦ, пытаясь развеять эти сомнения, могут сослаться лишь на «основной памятник Куликовского цикла» — «Сказание о Мамаевом побоище» и на «600-летнию историческую традицию, закрепленную трудами выдающихся историков XIX-XX столетий (Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, С. Ф. Платонова и др.)». Никакого опровержения фактов, вызывающих недоумение исследователей, церковные авторы не приводят [см., напр.: Гумеров 2007]. Единственную обоснованную попытку найти «непротиворечивую версию» мы обнаружили у Г. П. Федотова, предположившего, что Пересвет и Ослябя, будучи иноками, не участвовали в битве, а могли исполнять роль «полковых священников», в противном случае они считались бы нарушителями монашеских обетоз [Федотов 2004, с. 203-204]. Любопытно, что в Дмитриевском монастыре Рязанской губернии (у с. Скопина) еще в конце XIX в. хранилась реликвия — монашеский дорожный костыль, якобы принадлежавший Пересвету [Розанов 1879, с. 64-65].
Имеет религиозную окраску и описание смерти Мамая в некоторых источниках. Так, например, в одной из летописей конца XVI в. содержится следующая версия гибели бекляри-бека: «Мамай побеже и прибеже въ Кафу. И тамо позна его некш Фрязинъ, и поведа многимъ, что Христiанству многа зла учинилъ, и тамо его убиша». [364]
В заключение обратим внимание на один интересный момент: в «памятниках Куликовского цикла» весьма незначительно отражен факт мусульманского вероисповедания Мамая — он ярко охарактеризован как язычник, но не как «бесермен», а ведь ко времени его прихода к власти Золотая Орда уже довольно долго имела статус мусульманского государства. [365] Тем не менее в «памятниках» встречается лишь несколько упоминаний о мусульманстве как самого бекляри-бека, так и его войска: так, в летописной повести Мамай, уже видя поражение своих войск, обращается к своим воинам «Братие измаиловичи, безаконнии агаряне», призывая их обратиться в бегство; в «Сказании о Мамаевом побоище» он «нача призывати» не только языческих богов, но и «великого пособника Махъмета», к «Магмету» же взывают и его воины. [366] Весьма интересно отметить, что в «памятниках Куликовского цикла» периодически фигурируют «бесермены», однако исследователи склонны видеть в них не мусульман, а народность «бесермян». [367] Лишь в «Слове о житии и преставлении» Дмитрия Донского Мамаю было приписано намерение заменить православие на Руси исламом. [368]
364
Летописец 1781, с. 87.
365
До нашего времени сохранилась пайцза (металлическая дощечка, • служившая своего рода удостоверительным приложением к ханскому ярлыку), выданная ханом Абдаллахом, ставленником Мамая. Она содержит монгольскую имперскую формулу «Волей вечного неба», несмотря на то что в это время Золотая Орда уже была исламизирована, да и сам хан,; судя по имени, был мусульманином [см.: Банзаров 1850, с. 7-8].
366
Памятники 1998, с. 77, 181, 245, 330. См. также: Рудаков 2009, с 158.
367
См.: Памятники 1998, с. 48 (прим. 2).
368
Слово 1838, с. 84. См. также: Гальперин 2005, с. 250. Ср.: Салмина 2004, с.
Думается, мусульманское вероисповедание Мамая не нашло значительного отражения в источниках по нескольким причинам. Во-первых, Мамай олицетворял степную угрозу Руси и всему оседлому миру, а степные силы в средневековой русской историографии далеко не всегда ассоциировались с исламом — например печенеги, торки, половцы и пр. Во-вторых, во время создания «памятников Куликовского цикла» на русской службе находилось немало выходцев из Золотой Орды, исповедовавших ислам: авторы «памятников» и их заказчики из числа русских князей и церковных иерархов вовсе не стремились вызвать их недовольство. Кроме того, даже такие ревностные мусульмане из числа золотоордынских правителей, как Берке, Узбек, Джанибек, не притесняли русскую церковь, так что характеристика Мамая как мусульманина не позволила бы историографам убедительно представить его как врага русской церкви. Наконец, в-третьих, приписывание Мамаю приверженность к исламу поставило бы под сомнение включение в его «многочисленное воинство» представителей в том числе и христианского вероисповедания — в частности армян и особенно генуэзцев, наличие которых в его войске — это еще одно серьезное обвинение историков, дополняющее образ Мамая как врага Руси и христианской веры.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
МИФ О МАМАЕ КАК СТАВЛЕННИКЕ И ЖЕРТВЕ ГЕНУЭЗЦЕВ
О том, как Мамай «состоял на жаловании» у генуэзских купцов
Уже вполне сложившийся стереотип Мамая как извечного врага Руси — ив политическом, и в религиозном отношении — повлек создание дальнейших мифов, базирующихся уже на взаимодействии бекляри-бека с другими государствами. Мирные отношения таких государств с Мамаем являлись основанием для их «автоматического» причисления к врагам русского народа в отечественной историографической традиции. Именно так оказались представлены взаимоотношения Мамая с генуэзскими колониями в Причерноморье.
В отличие от мифа о «патологической» вражде Мамая к Руси и православию, сложившегося уже в XIV-XV вв., обвинение его в антирусском сговоре с Генуей представляет результат современного мифотворчества. Между тем всего лишь два сообщения средневековых источников дают основания говорить о союзе Мамая с генуэзцами. Первое — это довольно неопределенное упоминание о том, что в составе его войск на Куликовом поле находились некие «фряги», которых обычно принято отождествлять с генуэзцами Кафы. [369] Второе сообщение — упоминание о его бегстве в Кафу после того, как его войска передались хану Токтамышу. Это второе сообщение мы рассмотрим отдельно, пока же сосредоточимся на таинственных «фрягах», участвовавших в Куликовской битве.
369
См.: Памятники 1998, с. 9, 16 (прим. 3), 30. См. также: Карышевский 1955, с. 38-39; Прохоров 1978, с. 108; Каргалов 1980, с. 57-58; 1989, с. 123, 132.
Довольно туманное упоминание «фрягов» среди войск Мамая послужило, основанием для создания целой концепции о союзе Мамая с католическим Западом против православной Руси, особенно широко пропагандировавшейся в 1980-1990-е гг. Так, согласно, В.Л. Егорову, между генуэзской Кафой и Мамаем существовало соглашение об оказании военной взаимопомощи. И якобы именно во исполнение этого соглашения «фряги» (т. е. уже вполне определенно — генуэзцы Кафы!) приняли участие в сражении на Куликовом поле. [370] С. Марков идет еще дальше и утверждает, что уже в 1350-е гг. «Мамай был вхож в покои генуэзского и венецианского консулов в Каффе, Тане (Азове) и Судаке (Суроже)». [371]
370
Егоров 1980, с. 212. См. также: Моисеева 1979, с. 224-225.
371
Марков 1990, с. 115.