Мамина дочка
Шрифт:
Я задумалась на минуту. Вспомнила, что, когда мама прежде изредка болела какой-нибудь ерундой вроде ангины, а многочисленные друзья рвались ее навесить, она всегда отвечала им по телефону одно и то же: «Приходите, когда я снова стану молодой и цветущей».
Мама не любила, когда ее заставали врасплох.
Я ответила Нинке:
— Знаешь, лучше тебе прийти, когда операция будет позади и мама пойдет на поправку.
А сама подумала тоскливо: будет ли такое? Но сегодня мама и впрямь была в порядке. От ее вчерашнего настроения не осталось и следа.
— Привези мне нашу старую пишущую машинку, — прежде всего распорядилась мама. — Не могу валяться без дела. После эмоциональной встряски столько замыслов появилось!
— Может, тебе книжек принести, ты жаловалась, что не успеваешь читать.
— Последнее дело читать чужое, когда можно написать что-то свое, — возразила мама.
К вчерашнему разговору мы больше не возвращались. На все прошлые темы был словно наложен безгласный запрет. Мама продиктовала мне список необходимых вещей (он был заранее составлен на обрывке газеты). Потом отругала, что я прогуливаю лекции, велела отправляться в Питер, постараться успеть хотя бы на последнюю пару и не забивать себе голову разными страхами, потому что ничего нет глупей, чем чего-либо бояться заранее. Настроенная должным образом, через час я покинула палату.
В коридоре столкнулась с Левитиным. На ходу он просматривал на свет какие-то снимки, листал бумаги, в общем, был очень занят. Я попыталась незаметно его обойти, но тут же услышала бодрое:
— Добрый день, Сима. Вот сегодня я вашей мамой доволен. Значит, со вчерашней задачей вы справились на отлично.
— Леонид Анатольевич, — пробормотала я, комкая слова. — Я вчера не стала заходить к вам вечером, потому что было очень поздно, и я решила, что вы ушли домой.
— Да-да, — ответил врач. — Я понимаю, Сима Скорее всего, я действительно уже был дома. — И снова уткнулся в бумаги.
Я хотела сказать еще, что теперь знаю правду. И что больше не считаю его моим отцом. Но какой-то трусливый голосок подсказал мне: не говори до операции. И я благоразумно закрыла рот.
Потянулись дни ожидания. На лекции я по-прежнему не ходила. Не до них мне было в те дни. Я почти все время обитала у Нинки. Она, правда, в институт ездила исправно. Я же не видела в этом смысла. Все равно ничего бы не сумела ни запомнить, ни записать.
Была еще одна причина, по которой мне не хотелось объявляться в институте. Я боялась, что стану ждать новой встречи с Марком. Теперь, когда он больше не был моим братом, мне приходилось прикладывать чудовищные усилия, чтобы выкинуть из головы сумасшедшие надежды. Но что-то подсказывало мне, что Марк больше не придет встречать меня у института. А я бы пришла, если бы думала, что могу помешать любимому человеку найти новое счастье?
Но в глубине души я все-таки надеялась на новую встречу. Может, не сейчас, позже, когда мама поправится, когда спадет страшный груз с моей души, мы встретимся с Марком на улице, и заговорим, и пойдем рядом, и я скажу ему, что в моей жизни нет и никогда не было другого мужчины. И все вернется. В те дни я жила этой надеждой.
Неделю спустя я шла по длиннющему больничному коридору, здоровалась на ходу с медсестричками. Я уже знала их всех по именам. В конце коридора, на фоне окна, я заметила силуэт какой-то женщины. Кажется, она что-то искала в своей сумочке. На ней не было халата. Захлопнув сумку, она пошла мне навстречу. Когда мы поравнялись, краем глаза я увидела ее гордо вскинутую голову, тонкую напряженную шею, короткую стрижку. Что-то в облике этой женщины показалось мне знакомым. Она уже прошла мимо, а потом вдруг остановилась и окликнула меня изумленным голосом:
— Сима, вы?
Конечно, по голосу я сразу узнала Любу. И пожалела, что не разминулась с ней хотя бы на минуту.
— У вас кто-то болеет? — приближаясь ко мне, сочувствующим голосом спросила она. Жена Марка изменилась за несколько лет, черты лица стали еще тоньше и изящнее. Она была очень красива.
— Да, — кивнула я. — Мама.
— Мне очень жаль! — воскликнула Люба. — Надеюсь, ничего серьезного?
— Я тоже надеюсь…
— А как вы вообще, Симочка?
Я пожала плечами. Говорить о себе мне совершенно не хотелось. И я поскорее спросила:
— А вы?
Прекрасное Любино лицо расцвело в счастливой улыбке.
— Ой, замечательно! Вы знаете, мы с Марком уезжаем за границу, на постоянное место жительства. Чего здесь высиживать? Вот, зашла отдать дяде Лене некоторые вещи.
Я собрала все мужество, на которое была способна, и сказала:
— Желаю вам счастья на чужбине.
— Спасибо, Симочка, — пропела Люба и крутанулась на каблучках. Короткие кудряшки красиво взметнулись. Она пошагала прочь, веселая, счастливая. Полная противоположность мне.
— Подождите! — вдруг не выдержала я — Скажите, Люба, как вы можете так жить?
Люба с готовностью повернулась ко мне, вскинула тонкие брови:
— Как — так?
Но я уже готова была уничтожить себя за этот завистливый выпад. Поэтому замотала головой:
— Нет, извините, это не имеет значения…
Люба не уходила, смотрела на меня в упор, а потом спросила с легкой усмешкой:
— Вы имеете в виду, без любви, да? Но я-то ведь люблю. А мне этого достаточно.
Я пожала плечами. Язык себе отгрызть, что ли?
— Вообще, знаете, Сима, взаимная любовь редка. Обычно любит кто-то один. Вот я бы не смогла жить с человеком, который бы меня обожал, а меня бы от него воротило. Я всегда хотела любить сама. И мне повезло.
Люба ушла, гордо вскинув голову. А я осталась стоять, униженная и раздавленная. Все было кончено.
— Сима! — окликнул меня с противоположного конца коридора Левитин. — Подойдите-ка ко мне!
Я поплелась ему навстречу.
— Операцию я назначил на пятницу, — сообщил главврач. — Женю уже предупредил. Думаю, начнем часиков в девять, а потом как Бог даст. В общем, готовьтесь.
— Спасибо, — пробормотала я.
И Леонид Анатольевич стал удаляться.
— Подождите! — вдруг не выдержала я. И вцепилась в рукав его белого халата. — Леонид Анатольевич, я должна перед вами извиниться. Теперь я знаю, что ошибалась и что вы — не мой отец!
Левитин поглядел на меня рассеянно, потом вдруг погладил по руке, которой я держала его за халат. Пальцы мои сами собой разжались.
— Ну что ж, значит, не отец, — произнес он совершенно невозмутимо. — Жаль, Симочка, любой мужчина гордился бы такой дочерью, как вы. — И пошел прочь по коридору. Как будто я извинилась перед ним за то, что случайно наступила на ногу.