Мамонт
Шрифт:
– Но нет уже лагерей! – возмутился Гаузе. – Вы не имеете права!
– Лагерей нет, говоришь? – удивился Бессонов. – А наш как же?
– Ваш – это не лагерь. Это… мамонт! По ошибке существует. Как только узнают, вас разгонят.
– Слушай, П-234, а Министерство госбезопасности есть?
– Оно теперь называется Комитетом, и в нем сидят настоящие ленинцы.
– Есть, значит?
– Но не имеет ничего общего…
– Ну, тогда все в порядке. Скоро понадобимся. Ведите психа в больницу. Слов его всерьез не принимать!
10
В больнице у Гаузе свой закуток, фанеркой от пустой палаты отгорожен. На койке одеяло, райская жизнь, отдых для измученной души. Только окно с решеткой.
Доктор Морозов знакомый, зубы рвет, градусники ставит.
– Здравствуйте, – говорит. – На лекарства не рассчитывайте. Нет для вас лекарств. К тому же нам приказано уморить тебя. Так что готовься. И распишись заранее. Еще бумажка.
«Справка.
Дана в том, что заключенный Гаузе Петр Петрович скончался от диабета в лагерной больнице 1 сентября 1976 года.
Врач больницы,
доктор медицинских наук Павел Морозов».
– Не буду расписываться, – сказал Гаузе.
– Придется, – сказал доктор.
– Ну ладно, – сказал Гаузе.
И на бумажке, сверху, как резолюцию, наложил:
«Умирать отказываюсь. П. Гаузе».
Доктор Морозов расстроился.
– Как же я такую справку людям покажу? Такую справку показать нельзя.
– И не показывайте, – сказал Гаузе. – А почему это мне ваша фамилия и имя где-то встречались?
– А я – человек известный.
– Доктор медицинских наук?
– Это – должность такая. А известен я с иной стороны. Я на папу своего написал. А потом меня кулачье убило. И погиб я героической смертью.
– Павлик! – сказал Гаузе. – Разумеется. Вам памятник на Красной Пресне стоит, к вам пионеров водят.
– Пускай водят, – сказал Павлик. – Вы только резолюцию свою со справки снимите, не могу же я с такой резолюцией вас диабетом уморить.
– Так, значит, и вас не убили?
– Убили, убили. Их как прижали, они во всем и признались. А со мной что делать? Пришлось меня изолировать, чтобы не портить картину классовой борьбы. Только вы не думайте, что я здесь заключенный! Я уже давно выслужился. Чин имею, докторскую диссертацию по медицине получил лично от товарища Бессонова. Скоро обещали академиком избрать.
– Врет он все, – из-за фанерной перегородки донеслось. – Не быть ему академиком. Публикаций мало.
Тут заглянула знакомая – красивая женщина, что доктору ассистировала. Глаза у нее зеленые оказались, зрачок поперек, как у кошки. Злая.
– Там комиссары пришли, – говорит. – Принимай.
За открытой в коридор дверью шли вереницей старики. Двадцать шесть стариков насчитал Гаузе.
– Ну, я пошел, – сказал бывший пионер Павлик Морозов. – Бакинские комиссары пришли, будут от меня лекарств требовать. А откуда я им лекарств возьму?
Не стал Гаузе уточнять, как же комиссары в живых остались. А почему бы им и не остаться?
Опустел закуток. Гаузе решил, что пора ему в борьбу включаться. Ни минуты нельзя даром терять. Некоторые уже его бояться начали. Вот и начнем: постучал он в фанерную загородку. Там кто-то лежит. Больной, но живая душа.
– Вы меня слышите? – спросил.
– Слышу.
– Сталин умер, – сказал Гаузе. – Все лагеря закрыты.
– Ну уж и все, – ответил голос. – Поверить трудно.
– Ваш лагерь – историческая ошибка. Ее нужно исправить.
– Нет, – сказали из-за фанерки. – Нельзя нашей стране без лагерей. Страха не будет. Погибнет без лагерей советская власть.
– В нашей стране восстановлены демократические права граждан. О них печется лично товарищ Брежнев. А о вас забыли. Надо сообщить. Помогите мне. Виновные будут наказаны.
– А кто же виновный?
– Хотя бы начальник лагеря Бессонов, который при мне пытался варварским способом убить героя Гражданской войны товарища Чапаева.
– Ага, еще не помиловал, а уже наказывать собираешься. Вот твоя российская логика. Одних освободить, других засадить. Нет, не выйдет.
Отогнулась фанерка. Видит Гаузе – по ту сторону стоит прибранная койка, на ней – в полном обмундировании, в сапогах лежит полковник Бессонов.
– Вот я тебя и проверил. Псих ты и есть.
Вскочил он на кровать Гаузе и стал его ногами топтать. Давил в болезненные места так, что завопил Петр Гаузе.
Прибежала тут медсестра Полина с зелеными глазами и метнула в начальника лагеря полковника МГБ Бессонова стеклянной кружкой от клизмы. Кружка вдребезги. Бакинские комиссары, что в дверях толпились, – в слезы: только они надеялись, что им клизму поставят, а нет клизмы. Полковник ушел.
Так Гаузе начал в госпитале жить.
11
Ночью в госпитале темно, на окне решетка. Петру Гаузе не спится, голодно, курить хочется. Там, за лесом, люди в театры ходят, БАМ строят, озеро Байкал от загрязнения спасают – свобода! А здесь концентрационный лагерь-Китеж досасывает кровь у невинных жертв – единственное родимое пятно беззакония на всех просторах Родины. И долг Петра Гаузе, коренного русака, сообщить, пресечь и прекратить.
Присел Гаузе к столику, нашел там свою справку о смерти, забытую Павликом Морозовым, написал на ней при свете луны листовку:
«Товарищи заключенные! Вас обманывают! Сталин умер четверть века назад! Враг народа Берия расстрелян! Все остальные заключенные реабилитированы и вернулись к производительному труду! Требуйте немедленных контактов с областными и партийными организациями! Не сдавайтесь в борьбе за ленинские принципы, восстановленные Центральным комитетом!»
Убедительная листовка. Острая.
Гаузе листовку в комок свернул и в окошко между решетками запустил.
Комочек под луной белым мотыльком пролетел, только к земле приблизился, как из-за барака выскочил человек, Луна в погонах отражается. Полковник Бессонов не спит, бдит. Подхватил листочек, сжевал, кулаком окошку погрозил. И все тихо.