Манчестерская тусовка
Шрифт:
Он повернулся и зашагал к дальней стене часовни — туда, где здание нависало над склоном холма. Холм обрывался прямо у Джейка под ногами, до равнины внизу было футов двести, если не больше. Трава на склоне холма казалась сочнее и зеленее и была вся расчерчена стенами из сухого камня. Холмы на противоположной стороне равнины выглядели точно так же. А внизу, растянувшись по обоим берегам мелкой реки, теснился конкурирующий город. Вообще-то никакой это был и не город. Просто покрупнее и магазинов побольше. И жизнь кипит.
Джейк оглянулся посмотреть на парковку. В проходе между домами появился Джон Паскаль. Джейк скользнул по нему глазами, будто никогда раньше не видел, и устремил взгляд вверх, к вершинам холмов.
Паскаль направился к нему и остановился в нескольких ярдах от старых деревянных дверей.
— Это вы хотели осмотреть часовню?
Джейк кивнул и подошел к нему. На вид лет шестьдесят, крепкий, ничуть не ссутуленный, вот только лицо какое-то багровое. Дело тут уж никак не в выпивке, а скорее, в домашней пище и прохладных ветрах с холмов. Джейк протянул руку:
— Джеймс Остерберг.
Паскаль не подал руки. Он просто бросил Джейку ключ, и рука Джейка, приготовленная для приветствия, быстро переквалифицировалась в бейсбольную перчатку. Ключ был тяжелый и казался слишком новым, чтобы открыть такую дверь, но размер подошел и ключ легко повернулся в замке. Джейк толкнул двери и, когда они открылись, отошел в сторону. Паскаль кивнул, пропуская Джейка вперед.
Часовня Иерихона была необычной часовней. Какой-нибудь турист и в самом деле мог захотеть на нее взглянуть. Она имела форму шестиугольника, а кафедра проповедника и алтарь располагались вдоль двух из шести внутренних стен. Скамьи, как куски торта, расходились веером от двух центральных проходов, их острые концы указывали на кафедру и медные трубы органа, которые огромной короной тянулись вверх от нависающей над алтарем галереи. Сиденья на хорах и дополнительные места располагались от органных труб по кругу, и этот круг замыкался у Джейка над головой. Слева от входа, под галереей отгороженное помещение образовывало ризницу, а дальше, в глубине, была комната для заседаний комитета. Джейк шел по центральному проходу в сторону кафедры, но на полпути остановился и посмотрел вверх на потолок и окна вокруг галереи.
— Что именно вас интересует в этой часовне? — спросил Паскаль.
— Архитектура, — ответил Джейк.
— И когда же было построено это здание?
Джейк улыбнулся.
— Я думал, это вы мне скажете. Восемнадцатый век, Георг какой-то.
— Второй. Построена во время протестантского возрождения, хотя задолго до того здесь находилась община конгрегационалистов… как минимум, с тысячи шестисот девяностых. — Паскаль говорил все это на автомате, то ли от многократного повторения, то ли просто потому что был хорошо знаком с этой темой. — Вы принадлежите к какой-нибудь Церкви?
Джейк покачал головой.
— Если только моя бабушка. И та, кажется, методистка.
— Уизли [82] читал у нас проповедь в одна тысяча семьсот восьмидесятом году. Мы всегда дружелюбно относились к другим раскольникам: у нас хоть и независимая Церковь, но весьма либеральная.
Джейк обошел вокруг алтаря.
— Да? И сколько же у вас сейчас прихожан?
— Около шести, — без особых эмоций ответил Паскаль.
Он дошел за Джейком до середины часовни и теперь наблюдал за тем, как тот входит в тень галереи.
82
Уизли Джон (1703–1791) — английский священник и богослов, основоположник методистской Церкви.
— Шесть?
— Священник проводит службы раз в месяц. Все остальное время нам приходится самим ездить к ней — в Галифакс. Вы ведь с ней разговаривали?
— Угу, — ответил Джейк. Не хотелось бы на чем-нибудь проколоться.
— Она, кажется, родом из ваших краев, да?
Тут Джейку удалось вывернуться.
— Из Манчестера? Не сказал бы.
— А мне показалось, вы откуда-то с юга.
Джейк протиснулся за колонны, поддерживающие галерею, и шел вдоль галереи лицом к стене, читая таблички, одна из которых была посвящена Уизли.
— Я живу в Лондоне. Возможно, растерял северный акцент.
— Значит, манчестерский паренек? А знаете, ваше лицо и в самом деле показалось мне знакомым.
— А мне — ваше, — ответил Джейк.
— Возможно. Но я был полицейским. Если мы с вами встречались, значит, вы что-то натворили.
— Может, я вас видел в газетах?
— Я не гонялся за славой.
Ага, он не гонялся. Джейк промолчал и продолжил свой обход. Паскаль вслед за ним повернул к выходу. Джейк уже совсем подходил к двери, его нога вот-вот должна была ступить на клин солнечного света, разлитый на пороге. Еще один шаг — и он превратился бы в черный силуэт в дверном проеме, в тень на полу, протянувшуюся до того самого места, где стоял Паскаль.
— Божий полицейский, — сказал Джейк.
Паскаль выдернул руку из внутреннего кармана пальто. В ней он держал что-то вроде пистолета.
Джейк замер между спасительной открытой дверью и колонной. Паскаль щурился от света, но руку держал твердо. Стоит Джейку сдвинуться с места, и он попытается выстрелить.
— Я знал, что ты — один из них, — сказал Паскаль.
— Из кого «из них»?
— Еще один голубой мальчик, пришел меня искать.
— Я — турист из Лондона. Вы не посмеете стрелять в меня в здании церкви.
— Давать отпор врагам Господа Бога следует повсюду.
— Кто вы такой — деревенский сумасшедший? — спросил Джейк, приглядываясь к луже света у дверного порога — интересно, за сколько шагов можно ее перескочить? Паскаль продолжал твердо держать вытянутую правую руку, до того неподвижно, что вообще-то ей давно пора было задрожать. Может, это он на почве безумия развил такую сверхчеловеческую несгибаемость?
— Я тебя знаю, голубой мальчик. Костюмом меня не проведешь. У тебя взгляд такой же, как у тех двоих.
Джейк перескочил через проход, ведущий к двери, взмахнув за спиной плащом так, что казалось, он не бежит, а летит по воздуху в лучах света. Когда Паскаль выстрелил, плащ вырвался из руки: пуля попала только в него.
Укрывшись в дверном проеме ризницы, Джейк дождался, пока под куполообразной крышей умолкнет эхо выстрела, а потом сказал:
— Поздравляю вас, по-моему, там на парковке свидетель.
На каменном полу послышались шаги Паскаля. По правде сказать, на парковке вряд ли кто-нибудь был. В три часа дня жизнь в деревне замирала. Да тут вообще, считай, никто не работал. Если кто и услышит выстрел — и его эхо — то посчитает, что стреляли из дробовика где-нибудь в полях или в пустоши.