Мандолина капитана Корелли
Шрифт:
– Лижите! – приказал капитан.
Протестовать было бесполезно. Капитан хлестнул одного по голове, и доктор сморщился, подумав о физических повреждениях, которые в результате получатся. Пелагия потрясенно прикрыла рот рукой: ей было жалко униженных мошенников; она и представить не могла, что капитан может быть таким жестоким, таким безжалостным. Вероятно, музыкант все-таки мог быть солдатом.
Парочка лизала башмаки Коколиса, а тот смотрел на них сверху в немом изумлении, пока взгляд его не упал на мясистые выпуклости его причинного места, слабо поблескивавшие в лунном свете. Челюсть у него отвисла, он быстро прикрыл руками самую драгоценную собственность и поспешно затрусил к своему дому.
Пелагия
– Южане! – кричал он. – Camorra и mafiosi! [140] Продажные твари!
Воры сидели за столом, а капитан награждал их пощечинами при каждом эпитете. Они выглядели очень маленькими и жалкими, и доктор жестом хотел было остановить град ударов. Капитан поднял их за шиворот, как это делал Коколис, протащил к двери и вытолкнул в темноту. Они растянулись на булыжниках, подхватились и побежали.
140
Шайка бандитов (ит.).
Капитан вернулся, глаза его сверкали яростью. Он свирепо посмотрел на Пелагию и ее отца, словно они были в чем-то виноваты и закричал:
– Мы все голодные! – Он вскинул руки, как бы взывая к Богу, покачал головой, ударил себя кулаком в грудь и, словно не в силах поверить, воскликнул: – Позор! – и скрылся у себя в комнате, хлопнув дверью.
Двумя днями позже Пелагия вошла во двор, и ее пронзило острое ощущение: чего-то не хватало. Она огляделась, но ничего не заметила. А потом поняла. Вышел капитан и увидел, что она рыдает, закрыв лицо руками.
– Они забрали моего козленка, – причитала она, – моего прекрасного козленка! – Она не могла представить, что его зарежут, отправят на мясо; это слишком ужасно.
Капитан положил руку на плечо девушки; она стряхнула ее, не переставая рыдать.
– Все вы сволочи, вы все, воры и сволочи!
Капитан неловко выпрямился.
– Tesoro mio, [141] клянусь жизнью матери, я найду тебе другого козленка.
– Не надо! – закричала она, повернув к нему заплаканное лицо. – Я ничего не возьму от вас!
141
Сокровище мое (ит.).
Он повернулся и пошел прочь; горечь стыда, как червь, вгрызалась ему в самое сердце.
45. Пора невинности
Они стали любовниками в старомодном смысле и в старомодном смысле предавались любви. В их представлении предаваться любви – это целоваться в темноте под оливой после наступления комендантского часа или сидеть на скале, наблюдая в его бинокль за дельфинами. Он слишком любил ее, чтобы рисковать ее счастьем, а она, в свою очередь, была слишком благоразумна, чтобы отбросить всякую предосторожность. Снова и снова видела она страдания девушек, рожавших непредвиденного ребенка, то и дело у нее на глазах начиналось заражение крови, за которым следовала долгая мучительная смерть девочек, подвергшихся смертоносному выскабливанию вязальными крючками и проволокой. Она посещала их с отцом, а потом провожала со священником и знала, что капитан понимает – они не ложатся вместе не потому, что это не желанно, а потому, что на самом деле выбора нет.
Уворованное время они использовали как могли – делать это стало легче, когда Гюнтер Вебер организовал для Корелли мотоцикл, «позаимствованный» у вермахта в обмен на пармскую ветчину, «кьянти» и сыр «моццарелла». Официально тот был списан после ложной аварии, и Вебер просто отремонтировал его и доставил своему другу.
Пелагия впервые узнала о нем, когда во дворе раздался грохот выхлопа, затарахтел мотор, захлебнулся и наступила тишина. Кискиса вбежала в дом и спряталась под стол. Пелагия вышла и увидела на сиденье черной машины Корелли – он отплевывался пылью, с темным от грязи лицом, в летном шлеме с пучеглазыми очками. Увидев ее, он поднял очки. Она рассмеялась, потому что у него на сером от пыли, чумазом лице остались два белых круга около глаз, а губы были неестественно розовыми, словно он накрасил их помадой. Он ухмыльнулся, полагая, что она просто рада его видеть, и сказал:
– Vuole fare un giro? [142]
Она сложила на груди руки и покачала головой.
– Я на таком никогда не ездила. Вообще-то, я и на машине не ездила и начинать не собираюсь.
– Я на таком тоже никогда не ездил, – сказал он, – но это очень просто. Ну, разве не прекрасная машина?
– У него только два колеса, он непременно будет падать. Это же очевидно. Только сумасшедший на таком поедет.
Он взглянул на нее.
142
Не желаете сделать кружок? (ит.).
– Согласен, он должен падать, но не падает. Просто он не едет всё время по прямой. Но я его раскусил. И ты только послушай!
Он сполз с мотоцикла, прыгнул на ножной стартер, дал двигателю газу, покрутил взад-вперед ручку, пока тот радостно не затарахтел.
– Только послушай! – кричал он. – Это же метроном! Под него можно мелодию вести! Вот это ритм, безукоризненно, ни такта не пропущено, никаких колебаний! Музыкальная машина! «Трах-тах-тах» и выхлоп, она поет! Ты посмотри – это «БМВ», одноцилиндровый, с вертикальным переключением передач. Никаких там тебе цепей, которые рвутся и сваливаются, а в гору тянет, как по ровному месту! Поехали, покатаемся. Так здорово! Ветер в волосах!
– Ага, все лицо в грязи! – скептически сказала Пелагия. – Ты на обезьяну похож. И потом, нас может кто-нибудь увидеть.
Капитан обдумал проблему.
– Ладно, завтра я принесу тебе шлем, защитные очки и большое кожаное пальто, и тогда тебя не узнают. Договорились?
– Нет.
Но на следующий день они встретились у поворота дороги, и Пелагия торопливо надела свою маскировку. Капитан убедился, что управлять машиной с дополнительным весом почти невозможно, и они начали с того, что завиляли и съехали на каменистую, поросшую травой обочину. Два раза они свалились без повреждений, а потом установили, что когда она сидит сзади, то должна постараться не ерзать. Она в ужасе уцепилась пальцами с побелевшими костяшками за его пояс и зарылась лицом у него между лопатками; мотоцикл грохотал под ней, и ей было и очень приятно, и беспокойно. Когда они добрались до Фискардо, она, вся дрожа, слезла с мотоцикла и поняла, что ей не терпится взобраться на него снова. Он был прав: это восхитительно – кататься на мотоцикле. Капитан был рад.
Они ездили в места, где Пелагию не знали, и туда, где никого не было. Она брала его под руку и шла рядом, прижимаясь к его плечу и все время смеясь. Она всегда будет вспоминать, что с ним она смеялась. Иногда они брали бутылку «роболы», и от этого она смеялась еще больше, хотя возвращение домой превращалось в рискованное приключение; он и трезвый-то ездил не очень прямо, и не раз они сворачивали не туда на развилке, не успев притормозить на повороте. Вот так они обнаружили разрушенный пастуший домик.