Мандолина капитана Корелли
Шрифт:
– У тебя даже шея и уши покраснели, – заметил доктор, наслаждаясь ее замешательством и нарочно подливая масла в огонь.
– Но, папакис…
Доктор бурно замахал своей трубкой.
– Нет, в самом деле, этот момент даже не стоит отрицать или обсуждать, потому что всё совершенно очевидно. Диагноз поставлен и подтвердился. Нам следует обсудить, что это означает. Кстати, мне ясно, что он тоже влюблен в тебя.
– Он этого не говорил, папас. Тебе нравится дразнить меня? Я начинаю очень сердиться. Как ты можешь такое говорить!
– Вот это характер! – произнес он удовлетворенно. – Это моя дочка!
– Я тебя стукну – правда стукну!
Доктор наклонился и взял ее руку. Она отвела взгляд и покраснела еще сильнее. Так типично для него – довести ее до крайнего возмущения, а потом нежным жестом выпустить из нее весь пар. Отец непредсказуем, просто какая-то мешанина – в одну минуту безапелляционные приказания, в следующую – хитрость и лесть, а еще через минуту – надменность и аристократическая невозмутимость.
– Я – врач, но я еще и человек, который прожил большую жизнь и все это видел, – сказал доктор. – Любовь – разновидность слабоумия с весьма определенными и часто повторяющимися клиническими симптомами. Вы краснеете в присутствии друг друга, вы оба болтаетесь в тех местах, где надеетесь увидеть друг друга, вы оба слегка косноязычны, оба необъяснимо и слишком долго смеетесь, ты становишься прямо до тошноты девчонкой, а он – абсолютно нелепо галантным. К тому же, ты немного поглупела. На днях он преподнес тебе розу, и ты положила ее между страниц моего справочника по симптомам. Если бы ты не была влюблена и имела немного соображения, ты засушила бы ее в какой-нибудь другой книге, которой я не пользуюсь ежедневно. Полагаю, весьма уместно, что роза обнаружена в разделе, касающемся эротомании.
Пелагия предчувствовала, что надвигается крушение всех ее сладких мечтаний. Ей припомнился доверительный совет тетушки: «Женщине, чтобы добиться своего, нужно либо плакать и пилить, либо дуться. Она должна быть готова проделывать это годами, потому что все мужчины в семье считают ее собственностью, которой могут как угодно распоряжаться, а сами – как камни, и требуется много времени, чтобы подточить их». Пелагия попробовала заплакать, но ей не дало возраставшее смятение. Она неожиданно встала и так же резко села снова. Перед ней разверзлась пропасть, и полчища турок в образе ее отца собирались столкнуть ее с обрыва. Казалось, его бесстрастное вскрытие ее души изгнало очарование из нарисованного образа. Доктор Яннис, уже раскаиваясь в своем грубом юморе, решился на сочувствие из-за одного лишь обстоятельства: стоял прекрасный день. Доктор сжал руку дочери. Пальцем другой руки он покручивал кончик уса и невозмутимо наблюдал, как Пелагия пытается выдавить из себя слезинку. А потом начал пространный монолог:
– Жизненный факт – доброе имя семьи коренится в поведении ее женщин. Не знаю, почему это так, – возможно, где-то дела обстоят иначе. Но мы живем здесь, и я обозначаю этот факт с точки зрения ученого, так же как отмечаю, что в январе на горе Энос лежит снег, а у нас отсутствуют реки.
Дело не в том, что мне не нравится капитан. Конечно, он слегка сумасшедший. Это очень просто объясняется тем обстоятельством, что он – итальянец, но он не настолько безумен, чтобы казаться совершенным посмешищем. На самом деле, он мне очень нравится, а то, что он божественно играет на мандолине, в значительной степени примиряет меня с тем, что он иностранец. – Тут доктор подумал, будет ли конструктивным раскрыть свое предположение, что капитан страдает геморроем; разоблачение физических несовершенств и немощей часто бывало сильнодействующим противоядием любви. Из уважения к Пелагии он решил этого не делать. В конце концов, не следует швырять собачье дерьмо в постель Афродиты. Он продолжил:
– И ты должна помнить, что обручена с Мандрасом. Ты помнишь это, не так ли? Формально капитан – враг. Ты можешь представить себе мучения, которым подвергнут тебя другие, когда придут к выводу, что ты отвергла любовь греческого патриота, предпочтя захватчика, угнетателя? Тебя будут называть коллаборационисткой, фашистской шлюхой, а то и хуже. Люди будут бросать в тебя камни и плевать – тебе ведь это известно, правда? Тебе придется уехать в Италию, если ты захочешь оставаться с ним, потому что здесь тебе будет небезопасно. Ты готова покинуть этот остров и этот народ? Что ты знаешь о жизни там? Думаешь, итальянцы умеют готовить мясной пирог и у них есть церкви в честь святого Герасима? Нету и не умеют.
И еще одно. Любовь – временное помешательство, она извергается, как вулкан, а потом стихает. И когда она утихнет, приходится принимать решение. Нужно решить, сплелись ли ваши корни настолько, что и представить невозможно, чтобы вы когда-нибудь разлучились. Потому что это – любовь. Не затаенное дыхание, не возбуждение, не обещания вечной страсти, не поминутное желание спариваться. Это не значит лежать ночью без сна, представляя, что он целует каждую складочку твоего тела. Нет, ты не красней, я говорю тебе о том, что происходит на самом деле. Очень просто «быть влюбленным», это каждый дурак может. Подлинная любовь – то, что остается, когда перегорит влюбленность, это – и искусство, и счастливый случай. У нас с твоей матерью так было – у нас были корни, что проросли друг в друга под землей, и когда весь красивый цвет облетел с наших ветвей, мы обнаружили, что мы – одно дерево, а не два. Но иногда лепестки опадают, а корни не переплелись. Представь только, что ты бросаешь свой дом и свой народ и через полгода, год, три года понимаешь, что у деревьев не было корней и они рухнули. Вообрази свое одиночество. Представь, что это будет за тюрьма.
Говорю тебе: замужество с капитаном невозможно, пока не освобождено наше отечество. Грех можно простить только после того, как грешник перестал совершать его, ведь мы не можем позволить себе мириться с ним, пока он еще совершается. Я допускаю такую возможность и был бы действительно рад ей. Может так быть, что ты больше не любишь Мандраса. Возможно, нужно найти решение для уравнения, где с одной стороны – любовь, а с другой – бесчестье. Никто не знает, где сейчас Мандрас. Его может не быть в живых.
Но это означает, что твою любовь придется отложить на неопределенное время. Пелагия, ты, как и я, знаешь, что отложенная любовь – усиливающаяся похоть. Нет, не смотри на меня так. Я не невежда, не дурак, и я не вчера на свет появился. К тому же, я – врач и оперирую не невыполнимыми нравственными указаниями, а фактами, которые можно доказать. Никто не убедит меня, что человек молодой, привлекательный, хорошо образованный и благоразумный не способен, к тому же, и воспламеняться. Ты что думаешь, я не знаю, что молодых девушек может снедать желание? Я даже смиряюсь с возможностью того, что в этом состоянии находится моя дорогая дочурка. Не опускай голову, тебе нечего стыдиться. Я не священник, я – врач и ко всему отношусь антропологически, а кроме того, когда я был молод… Ладно, хватит об этом. Достаточно сказать, что пока я не могу быть ханжой или притворяться, что внезапно и своевременно утратил память.
Но это создает нам еще больше проблем, не так ли? Когда мы безумны, мы теряем контроль над собой. Нас заносит. Вот почему наши предки предпочитали управлять естественным безумием молодых, позоря его тем, что мазали дегтем. Вот почему кое-где на свадьбах после брачной ночи еще вывешивают запятнанные простыни. Я видел такое на прошлой неделе в Ассосе, когда меня позвали накладывать на руку гипс, помнишь? Если бы нас создали без стыда перед этим прекрасным, мы бы ничем другим и не занимались. Мы бы не работали, нас бы затопили младенцы, перестала бы существовать цивилизация. Короче, мы бы до сих пор жили в пещерах, неустанно и безразборчиво спариваясь. Если бы мы не ограничили время и место и не запретили это занятие в какое-то другое время и в других местах, мы жили бы как собаки и в жизни нашей было бы меньше красоты и покоя.