Мани и манихейство
Шрифт:
Во всех этих случаях мы между тем, вероятно, должны видеть лишь ежедневную трапезу избранных, которая, таким образом, приблизительно соответствовала христианской евхаристии. Так как эта трапеза служила очищению светлых частиц, содержащихся в растениях (и тем самым в хлебе), «можно с полным правом сказать, что именно это действо охватывает все элементы, относящиеся к таинству, и, таким образом, манихейская евхаристия заключается именно в этом высвобождении света, устроенном подобным образом» (Оллберри).
Если, таким образом, как доказано, на празднике Бема имела место ритуальная трапеза, то, должно быть, эта трапеза обладала определенным сакраментальным значением. Как явствует из манихейских миниатюр, такая трапеза действительно имела место. Картина, которую опубликовал и откомментировал Ле Кок, очевидно, представляет собой сцену из праздника Бема:
«В центре мы видим уже упомянутый трибунал, окруженный
Причастие следует рассматривать как ритуальное отражение мифологического мотива, когда Адам после своего пробуждения Иисусом съедает плод с древа жизни: «Он выпрямил его, дал ему съесть от древа жизни» (Феодор бар Конай, ed. Pognon, s. 130: 3–4).
Мы уже говорили прежде (ср. выше с. 27–29), что в сирийском христианстве элементы причастия также рассматривались как плод с древа жизни. Поэтому с полным основанием мы можем видеть в этой мифологической черте намек на причастие. В манихействе, впрочем, в качестве «древа жизни» восхваляются как Христос, так и Мани (ср. Psalm-Book, II, s. 80,24; 116,7–9). В мандеизме спаситель также рассматривается как древо жизни.
Если об Иисусе говорится, что он выпрямил Адама, aqоm, а затем дал ему отведать плод с древа жизни и, таким образом, позволил ему наслаждаться причастием, то не следует также упускать из виду, что каузатив aqim (от глагола qьm), вероятно, скрывает в себе ритуальный намек. В культовом языке мандеев и христианских гностиков (Markosier; здесь соответствующий греческий глагол ) «выпрямлять», «укреплять» означает также крестить (в арамейском Pa'el от qьm). Далее, значимо то, что по мандейской традиции (ML, s. 54–61) Хибил-Зива крестил «Адама, Первого Человека», помазал его елеем и подал ему причастие, Pihtд и Mambьhв (ср. также Ginzд, s. 242f. и выше s. 21 f., 63f.). Светозарный Хибил, Hibil-Zlwд в этом случае является точным соответствием ПSф'-Zlwв, Иисусу-Сиянию. Его действия полностью соответствуют действиям, которые в манихейской традиции Иисус-Сияние предпринимает по отношению к Адаму. Поэтому не слишком дерзким представляется предположение, что у Феодора бар Конай мы находим указание как на манихейский праздник причастия, так и на присутствовавшее у манихеев крещение.
Глава VII. Манихейское искусство
1. Мани и манихейское искусство
Мани был эстетически развитым человеком. Он любил музыку и живопись и ценил их настолько высоко, что его последователи, как рассказывает Августин (De moribus manichaeorum II,V16), возводили музыку к божественному первоисточнику. И все же наибольшую роль для потомков сыграли успехи Мани как художника. Как мы уже видели, Мани придавал в помощь посылаемым им миссионерам как писцов, так и художников. По его собственным словам, картины, которыми украшались его писания, должны были дополнять обучение для образованных людей и подкреплять откровение для необразованных (S. Ephraim’s Prose Refutations, s. XCIII). Справедливо подчеркивали, что Мани при иллюстрации своих ученых трактатов следовал традиции, выработанной в гностических кругах. Мандейские рукописи иногда, как, например, Диван Абатур, украшаются рисунками, служащими для того, чтобы сделать более наглядным их содержание. Так, мы располагаем так называемым мандейским диваном картин. Коптские гностические сочинения также в определенных случаях иллюстрированы, например, книги Иеу.Среди симониан (Ириней, Adv. Haeret. 123,4; Епифаний, Haer. XXI 3) и карпократиан (Ириней, I 25, 5; Епифаний, XXVII 6) господствовала та же самая практика.
К сожалению, мы знаем об искусстве религиозной миниатюры в Сирии и Армении древнейших времен очень немногое. Если здесь обнаруживаются иллюстрированные Евангелия, то мы обнаруживаем в них изобразительную традицию совершен но другого рода, чем традиция, представленная манихейским искусством. Мани и его искусство следует понимать, всегда имея в виду господствовавшую в Месопотамии в третьем столетии от Рождества Христова парфянско-сирийскую культуру. Настенные изображения из Дура-Европоса и из горного замка Кух-и Кваджа в восточном Иране сообщают нам определенное представление о типе тогдашних парфянских фресок. Однако о миниатюрах, традицию которых, по нашим представлениям, должен был бы продолжать Мани, мы ничего не знаем из аутентичных источников. Только косвенным путем мы в состоянии прийти к определенным выводам. В любом случае ясно, что художественный круг, к которому принадлежал Мани, является тем же, который в современных исследованиях обычно называют «парфянским койне».
Как эллинистическая литература, так и вслед за ней эллинистическо-иудейская литература отчасти была доступна читателям в иллюстрированных рукописях, часто чрезвычайно роскошных. Эти миниатюры стали прообразомдля фресочного искусства того времени. Так как евреи были в Месопотамии весьма многочисленны и по большей части также состоятельны, следует предположить, что среди них дорогие иллюстрированные рукописи не были редкостью. Поэтому Мани, скорее всего, заимствовал частью от них, частью от населения Месопотамии, испытавшего влияние эллинистической культуры, обычай распространять особенно важные произведения в роскошно оформленных, иллюстрированных свитках и книгах. Заимствовали ли этот обычай уже к тому времени, к началу третьего столетия, христиане, неизвестно. Учитывая гностическую традицию Мани, естественно, возможно также, что на него повлияла и уже упомянутая гностическая практика. В восточных источниках однозначно утверждается, что Мани сам был превосходным художником, и мы располагаем его собственными словами, судя по которым, он считал преимуществом своей религии перед религиями прежними то, что он представлял свое учение также и в легко понятной форме картины. А именно он говорит: «Ибо все апостолы, мои братья, которые приходили до меня,
[они не записывали] свою мудрость, как ее записал я,
[и не] отображали свою мудрость в картине, как ее [отобразил я]»
(Kephalaia, Kap. CLIV: 2). Под именем «Мани, художник», основатель манихейской религии в действительности продолжает свое
существование в новоперсидской традиции, и писатель- историк Мирхонд сообщает нам рассказ, который повествует о том, что происходило, когда Мани писал свой большой иллюстрированный труд Ардаханг: «Он постоянно странствовал в восточных областях. Передают, что он достиг горы, в которой была пещера, которая обладала необходимыми удобствами, освежающим воздухом и в которой, к тому же, бил ключ. В этой пещере был только один-единственный вход. Туда, в эту пещеру, доставил он, не замеченный людьми, пропитание на год и говорил перед своими учениками. “Я отправлюсь на небеса, и мое пребывание в небесных просторах растянется на год; через год я спущусь с небес на землю и принесу вам весть от Бога”. И людям сказал он: “К началу второго года ждите меня точно на таком- то и таком-то месте, неподалеку от пещеры”. После этого предупреждения он исчез с людских глаз, пошел в упомянутую пещеру и целый год занимался рисованием. На одну доску нанес он чудесные рисунки и назвал эту табличку “Ардаханг Мани”. После годового поста вновь явился он перед людьми вблизи этой пещеры и держал в руке упомянутую доску, разрисованную чудесными картинами, изукрашенную разнообразными рисунками. Тот, кто видел ее, говорил: “Тысячи рисунков произвел мир, но такое художество у нас еще не встречалось”. Когда люди застыли перед этой дощечкой в безмолвном удивлении, Мани объявил: “Ее я принес сюда с небес, чтобы она послужила моим пророческим чудом”. Тогда люди приняли его религию». (Мирхонд, История Сасанидов, s. 189f. — Kessler, Mani, s. 337f.)
Этот рассказ без труда вписывается в широкий контекст: снизошедший с небес апостол приносит записанное откровение, которое он при своем путешествии на небеса получил от самого Бога. Здесь прежде всего интересно указание, что это небесное послание было снабжено картинами, конечно же, единственными в своем роде!
Начало фресковой живописи один восточный источник, тюркского происхождения, также возводит к Мани. Здесь говорится, что в месте под названием Чигиль было святилище, которое Мани украсил картинами. Кроме того, восточные авторы соревнуются в восхвалении способностей Мани как художника. Так, Абул Маали говорит о Мани в своей знаменитой истории религий:
«Этотчеловек был мастером в искусстве живописи… Как рассказывают, он нарисовал на куске белого шелка росчерк таким образом, что можно было растянуть этот кусок шелковой ткани по ниткам, а этот росчерк остался бы невидимым». (Абу-л Маали, s. 189, = Kessler, Mani, s. 371)
И Мирхонд сообщает об искусстве Мани следующее:
«Мани как художник не имел себе равных, так что он, как говорят, мог описать своим пальцем крут размером в пять локтей, и, если проверяли циркулем, не могли найти никакой несимметричности ни в одной части окружности». (Мирхонд, История Сасанидов, s. 189 = Kessler, Mani, s. 380.)