Маникюр для покойника
Шрифт:
– Во придурки, – заявил Кирка. – А зачем?
Я почувствовала искреннее сострадание к алчной учительнице математики Селене Эженовне. И еще я думала, что Злобный Карлик заломил невероятную цену – десять долларов за час! Да я и за сотню не соглашусь иметь дело со школьниками.
– Хватит, – резюмировал Сережка, – тебе позже на уроке объяснят.
– Безобразие, – донеслось из коридора, и в кухню влетела Виктория, – просто безобразие!
Следом на полусогнутых вползла Муля. Мордочка собачки превратилась в ярко-красную.
– Ой, – испугался Кирюшка, – она поранилась!
– Данное существо, – провозгласила Виктория, указывая на сидящего с виноватым видом мопса, – данное отвратительное существо испортило косметическую процедуру!
– Да это же клубника! – воскликнул Сережка, рассматривавший мордочку собачки.
– Именно, клубника, – согласилась гостья, – я сделала маску, легла в кровать и, каюсь, слегка задремала. А эта дрянь залезла и облизала мое лицо дочиста!
Я отвернулась к мойке и постаралась, чтобы Виктория не заметила, как смех пытается вырваться из моей груди.
– Ты мажешь лицо в ноябре оранжерейной клубникой? – изумилась Юля.
– Ну и что? – фыркнула дама. – Кожа нуждается в питании, и ты глубоко раскаешься лет через десять в том, что не следила за собой. Да я в свои пятьдесят гляжусь девочкой.
Я снова уткнулась носом в мойку. Да у нашей гостьи склероз. Никак не может запомнить, сколько ей лет на самом деле, то говорит сорок, то пятьдесят.
– Муля обожает клубнику, – пробормотала Юля, глядя на энергично облизывающегося мопса.
– Вот и хорошо, – влез Кирка, – ей тоже витамины нужны.
Виктория Павловна молча села за стол и принялась с кислым видом пить чай.
Я же пошла к себе и набрала телефон парикмахерши Нины. В трубке долго звучали гудки, потом слабый старческий голос продребезжал:
– Слушаю.
Наверное, не туда попала.
– Можно Нину?
– А кто ее спрашивает?
– Знакомая.
– Какая?
– Евлампия.
– Не слышала про такую, – бдительно заметила бабуся.
Мое терпение лопнуло, и я сердито заявила:
– Майор Романова из уголовного розыска, немедленно позовите Никитину.
– Так она в больнице, – сообщила старушка.
– Как? – изумилась я.
– А вы что хотели, – моментально окрысилась собеседница, – прийти домой и такое увидать! Сразу сердце и схватило…
– Что увидать?
– Как что? Квартиру свою разграбленную, все нажитое тяжелым трудом унесли, проклятые…
Бабушка стала изрыгать проклятия сначала по адресу криминальных структур, потом перекинулась на правоохранительные органы. Досталось всем: оперативникам из местного отделения милиции – «Натоптали грязными ботинками, все серой пылью засыпали и ушли»; участковому – «Только с бабками у магазина за пучок укропа ругается»; уголовному розыску – «Носятся на машинах с моргалками, честных людей пугают»; генеральному прокурору – «Кувыркается с бабами в койке, а москвичей грабят», и министру МВД – «Самый главный вор и негодяй».
Пропустив весь этот словесный понос, я велела:
– Номер больницы?
– На Волоколамском шоссе, путей сообщения, железнодорожная, – пояснила бабка и швырнула трубку.
Я молча держала в руках пищащий кусок пластмассы. Вот оно как, добрались и до Нины.
ГЛАВА 21
На улице потеплело. Погода наконец вспомнила, что на календаре ноябрь, а не февраль. Из густых туч повалил мелкий дождь, снег растаял, превратившись в жидкую кашу из песка, соли и земли. Не успела я выйти из метро, как какая-то иномарка, проносясь мимо, моментально окатила прохожих грязью с головы до ног. Светло-бежевое пальто покрылось темно-коричневыми пятнами. Выругавшись сквозь зубы, я попыталась вытереть грязь носовым платком, но стало только хуже. Потеки размазывались, превращая еще с утра элегантный демисезонный наряд в подобие половой тряпки.
Решив не обращать внимания на временные трудности, я влетела в троллейбус, пристроилась у окна и принялась бездумно глазеть на мелькавшие дома.
Больница стояла в большом парке. Наверное, летом тут просто райское местечко, настоящий санаторий. Но зимой, когда деревья ощетинили голые ветви, а дорожки покрылись серо-черным месивом, пейзаж выглядел не слишком привлекательно.
Нина оказалась в отделении неврологии. Отдельная палата с удобной деревянной, а не железной кроватью, уютный плед, несколько подушек, ночник, а на тумбочке – тарелка с виноградом, грушами и зелеными шишками фейхоа. Совсем неплохо устроилась, да и не выглядит больной.
Нина со вздохом отложила журнал «Вумен» и спросила:
– Вы ко мне?
– Именно к вам.
– Слушаю.
– Расскажите, что произошло.
Никитина разгладила пальцами бахрому красно-желтого пледа и пробормотала:
– Ничего, квартиру обворовали. Причем только мои комнаты, соседкины не тронули. Она отдыхать уехала и все позапирала. Так замки остались висеть как миленькие.
– Поподробней, пожалуйста.
– Собственно говоря, это все.
– Ну уж нет, – рассердилась я, – давайте по порядку. Когда вы пришли домой?
– Как всегда, после вечерней смены, около одиннадцати.
Нина открыла дверь и отметила, как плохо ключ проворачивается в скважине. Подумав, что замок забарахлил, женщина вошла в прихожую и чуть не закричала. Все вещи из стенных шкафов были вывалены на пол. Еще хуже выглядели комнаты. В двух крошечных помещениях словно Мамай прошел. Но больше всего Нине было жаль фотографий. Неизвестный вандал вытащил снимки из пакетов, и теперь они, измятые и частично порванные, валялись на ковре…
– Что-нибудь украли?
– Да, – тихо сказала Нина, – унесли коробочку из-под чая, железную, квадратную, со слоном на крышке.
– Зачем? – изумилась я.
– Там доллары лежали.
– Много?
– Две тысячи четыреста семьдесят пять, – вздохнула парикмахерша, – на квартиру собираю, жаль ужасно.
– Еще что?
– Слава богу, все, – ответила Никитина, – да у меня и брать нечего. Странно только, что золото не тронули, хотя вещи недорогие, простые, и немного их совсем. Две цепочки, серьги и кулончик. Я больше серебро люблю, а оно не слишком-то ценится.