Манускрипт
Шрифт:
А затем мы лежали в траве, глядя в бездонную лазурь неба предвечернего неба, в котором застыло лишь одно небольшое облачко, формой напоминавшее конскую голову. Говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лежать вот так вечно, не думая ни о чём, быть погружённым в сладкую негу.
Не знаю, сколько мы так лежали, когда тишину нарушил умиротворённый голос Вари:
— Знаешь, а ты первый мужчина в моей жизни.
— Ты это серьёзно?!!
— А что, такими вещами шутят?
Она приподнялась на локте, глядя мне в глаза. И они не врали. Не проверять же нижнее бельё возлюбленной на наличие капель крови… Одним
— Сначала было немного больно, а потом так приятно, как никогда в жизни, — призналась она, приблизив ко мне своё лицо вплотную и щекоча прядью волос кончик моего носа.
— Вот это сюрприз так сюрприз… Надеюсь, ты не пожалела, что этим мужчиной оказался я?
— Наоборот, счастлива!
Она улыбнулась, и в уголках её глаз прорезались «лучики счастья». Наши губы вновь слились в затяжном поцелуе, а затем я перевернул Варю на спину, и спустя несколько минут мы снова оказались на вершине блаженства. И вновь лежали рядом, наслаждаясь этими счастливыми мгновениями. Повторятся ли она ещё когда-нибудь? Я, во всяком случае, сделаю всё для этого!
— Скажи, а у тебя там, в Америке, были женщины?
Вопрос показался мне довольно неожиданным, и я даже не сразу сориентировался, как отвечать. Затем, решив не портить такой момент глупыми откровениями, сказал:
— Насмотрелся я на этих американок. У них же в моде феминизм, женщины хотят если не выглядеть как мужики, то вести себя так же. А я такое не приемлю. Да и все эти звезды Голливуда… Как ёлочные игрушки; с виду блестящие, а внутри — пустышка.
— А я? — после паузы тихо спросила Варя. — Я не пустышка?
— Ты — нет! Поверь, все эти кинодивы не стоят и твоего мизинца.
— Ты будешь любить только меня одну?
— Только тебя! И ты сама это прекрасно знаешь.
— Тогда мы будем жить долго и счастливо и, как в сказке, умрём в один день.
— Надеюсь, этот день настанет нескоро.
И мы снова слились в долгом и страстном поцелуе.
Глава X
Москва военная сильно изменилась по сравнению с той, что я помнил, пятилетней давности. Столица встретила нас пустынными улицами, зенитками и заклеенными крест-накрест окнами. Под шинами «Эмки» негромко шуршал асфальт, перемежаемый брусчатым покрытием, а я всё никак не мог забыть наше последнее свидание с Варей. Мне очень хотелось верить, что оно крайнее, как было принято говорить в будущем, а не последнее во всех смыслах. Что мы, как и договаривались, встретимся после войны, а может, если повезёт, то и раньше.
Мы с ней попрощались в лагере, Варя с трудом сдерживала слёзы, да и у меня ком стоял в горле. Говорили мало, всё и так уже было сказано. Попрощались с партизанами и отправились на импровизированный аэродром. Нам с Медынцевым даже не доверили нести носилки с покалеченным пилотом, на себя эту заботу взвалили Королёв и ещё один здоровенный партизан. По прибытии разожгли сигнальные костры, и через полтора часа в небе послышался гул двигателей. ЛИГ-10, как пояснил Сивцев, когда самолёт, подпрыгивая на кочках, пробежался по вырубленной полосе и замер у дальнего её края. Развернули его вручную, выгрузили продовольствие и боеприпасы. Особенно Медведев порадовался мешку обычного чая, видно, и ему надоело пить заваренную траву. Взамен загрузились мы втроём: я, Медынцев и Сивцов.
На аэродроме Внуково нас встречал особист с погонами майора, представившийся Василием Виноградовым. В этой реальности высшее руководство пошло на возвращение погон в армии и госбезопасности раньше, чем было в известной мне реальности. Об этом я ведь тоже когда-то упоминал в своих показаниях. Впрочем, это мелочи, которые сопутствовали моему появлению в нынешнем времени. Мы с Медынцевым, за которым прислали такую же «Эмку», как и за мной, сердечно распрощались. Ему предстояло ехать по своим делам, писать рапорты и прочее, а передо мной стояла куда более важная задача. Виноградов сел на переднее сиденье, я, словно большой начальник, устроился на заднем. Думал, будет серьёзный конвой, а тут всего майор и старшина-водитель, тоже с погонами гэбэшника.
— В главное управление НКВД, — сказал Виноградов водителю.
От этих слов у меня нехорошо засосало под ложечкой. Слишком уж неоднозначные остались воспоминания о предыдущем посещении этого здания. Кому я там понадобился? На ум приходила только одна фамилия. Хотелось верить, что на этот раз всё пройдёт в более дружелюбной атмосфере, без посещения расстрельного подвала.
— Как-то неудобно в такой одежде, — сказал я Виноградову, когда мы поднимались по лестнице наводящего ужас на простых людей учреждения.
— Ничего страшного, вроде более-менее чистая, а на объекте вам выдадут новую.
Очень мне не хотелось сдавать оружие, когда мы входили в приёмную печально знакомого кабинета на третьем этаже, который не без моей же помощи сменил владельца раньше положенного срока. Всё-таки с уже полюбившимся «люгером» я чувствовал себя чуть более защищённым, нежели с голыми кулаками. Хотя и понимал, что в данный момент моей жизни и свободе вряд ли что-то угрожает.
Порученец-майор (везёт мне на майоров) попросил нас обождать в приёмной, скрылся на полминуты в кабинете, а вернувшись, предложил пройти только мне, предупредительно открыв дверь.
Порог я переступил не без внутреннего холодка. Рабочий стол с небольшими тяжёлыми бюстами Ленина и Дзержинского здесь стоял уже другой, да и в целом много что поменялось в обстановке, разве кроме что сейфа в углу и портрета Вождя народов на стене позади кресла, в котором восседал Лаврентий Берия. Одетый в форму генерального комиссара госбезопасности с маршальскими погонами, он сидел, вобрав голову в плечи, будто филин, и пристально глядел на меня сквозь стёкла пенсне.
— Здравствуйте, товарищ Сорокин! — произнёс он с лёгким акцентом. — Что же вы стоите, присаживайтесь.
И сделал даже не жест, а намёк на жест в сторону куда менее презентабельного, чем у него, кресла с моей стороны стола, в которое я, выдав ответное «Добрый день, товарищ Берия!», и опустился. Закинул ногу на ногу, тем самым демонстрируя, что чувствую себя в этих стенах вполне комфортно.
— А я думал, этот кабинет напомнит вам о не самом приятном моменте вашей биографии, — чуть усмехнулся нарком. — Вижу, ошибался, либо вы умеете владеть своими эмоциями.
— Согласен, товарищ народный комиссар, воспоминания не самые приятные, хотя именно в этом кабинете Ежов со мной общался вполне доброжелательно, даже чаем с лимоном напоил, — улыбнулся я.