Маньяк номер один
Шрифт:
– Люди-звери, – заключил взрослый. Младший жал в руке телефон и не знал, что делать. – Не понимают, что делают. Только знаешь, почему они это сделали?
Димка мял телефон, вспоминая на память мамин рабочий номер.
25-23…
– Они испугались. Они меня испугались. Да все тут боятся. Даже вот этот…
Только Димка хотел набрать номер, который он почти вспомнил (только одна цифра оставалась под сомнением), как появился этот голубь. Голуби никого не спрашивают, они просто появляются там, где им нужно, чаще там, где есть что-то съедобное. Он мирно прошел вправо-влево, вероятно признал в дяде Володе своего (тот сидел на одном уровне с ним ближе к земле) и не успел завершить второй круг, как оказался у него в руке.
– Неизвестно, что из тебя вырастет, но точно не это жалкое воплощение трусости.
Затем он свернул ему шею. Мальчик не сразу это понял – все происходило слишком быстро, как трюк фокусника. Потом быстро встал, схватил мальчика за руку.
– Идем, нам еще в метро нужно.
– Ему надо помочь.
– Ему уже не поможешь.
Димка плакал, только он плакал без слез, потому что начинал понимать, что может случиться из-за одной пролитой слезы.
12
Ленин верил в старую советскую систему. Он почти доверял людям. Почти его было выражено в том, что человек может ошибиться. И одна ошибка влечет за собой еще, еще и еще, по ка не случится страшное, отчего все будут стоять на ушах и газеты печатать на первой странице.
Молодой как оказалось был не таким молодым. У него было семья, двое дошкольников, два мальчика. Он пошел в полицию случайно. Хотелось зарабатывать. Ему пообещали полтинник с премиями и графи к сутки-трое тоже устраивал. Из всего того, что требовалось, а именно знания упк рф, ук рф,гк рф, знание компьютера, закона о прохождении службы в полиции, огневую подготовку навыки самообороны он умел только смотреть гороскопы и играть в «Живых трупов». Но Ленин отнесся к нему с пониманием.
Они частенько вспоминали свою первую встречу. И сейчас вспомнив, да запив все чаем для полуночников без сахара, они ждали.
– Сегодня у моего экзамены, – произнес Ленин.
– Поступают же летом.
– А мой не как все. Ему хочется во всем отличаться от других. Однажды мне заявил, что ему не хочется зваться Сережей, ему видите ли не нравится ни фамилия, ни город. Он предложил отпраздновать новый год в мае. Когда более комфортно. Зачем мучить себя, когда можно раз и все под себя придумать. А про работу… а зачем… можно и работу придумать. Про мою он тоже изрек – что моя работа легко видоизменима. Что ее можно исправить в лучшую сторону.
У Молодого мальчишки устраивали драки, хорошо, что он нашел способ перенаправлять их.
– А мой вчера сказал, что не любит меня. Маму любит, а меня нет. Я ему «Отца нужно любить», а он «Не нужно». Ну, всыпал, тот в слезы. Хотел извиниться, а он под подушку голову засунул, и до утра.
– Это он от обиды какой-то.
– Каюсь. Поздно прихожу, сутками не бываю дома. Сейчас должен быть с ним, а я здесь, топчусь на месте.
– Мы топчемся на месте. Не ты в этом виноват. Он оказался сущим подонком. Просачивается сквозь пальцы. Никаких улик. Никто не видел. А если и видел, то ничего, не за что зацепиться. Он даже не играет, не предпринимает ничего. Это только в кино маньяк интересный и два полицейских обязательно найдут зацепку.
– Мы найдем. Мы не можем не найти.
– Да-да.
Они замолчали. Не хотелось говорить об этом, но и менять тему тоже не получится. Пропали дети и чтобы их найти тут нужно что-то сверхъестественное. Ленин за годы практики уже не верил в чудо, а молодой, опасаясь за своих детей и порой видя в каждой бороде и золотом зубе приметы преступника, верил… просто верил.
Телефонный звонок нарушил тишину. Ленин быстро взял трубку.
– Да. Да….
Он молча слушал, его зрачки наполнялись и в уголках глаз появились первые капли. Он положил трубку, тяжело вздохнул.
– Что? – быстро спросил Молодой. – Поступил?
Ленин мотал головой.
– Не поступил? Вот так… жить когда ты хочешь. Будь как все, и у тебя будет как у всех.
Ленин снова закрутил головой.
– Да что еще?
– Детей нашли.
Молодой сел мимо стула, быстро вскочил – показав готовность слушать дальше.
– Они вернулись домой.
Они… что? Вернулись? В каком состоянии. Наверняка они в плачевном. Иначе и быть не может.
– С ними все в порядке. Во всяком случае все при них.
– Надо проверить. Там может быть язык или…
– Медики их осмотрели и кроме нервного шока им ничего не поставили.
– Не может быть. Это хорошие медики? Это может быть еще молодые интерны. Они не сразу, некоторые из них крови боятся.
– Что ты мелешь?
– А то что дети не могли… он же их держал у себя… или могли.
Молодой был растерян. Ему казалось, что за эти несколько лет, что несет бремя «защиты и порядка», он видел все. Пятилетний мальчик, прятавшийся под кровать от вида швабры, боявшийся выходить из подъезда когда стемнеет и рано утром вошел в ряды сильнейших, бесстрашных. Но струны одна за другой лопались, ноги подкашивались…
– Знаю, что невозможно. Руки дрожат. У кого-то ноги. Принеси-ка «черного принца».
– Но мы же… вы же сами говорили.
– Отставить. Они нашлись. Это больше чем повод.
13
Все было позади. Ленчик пил вторую 750-граммовую кружку чая с лимоном. Он не мог напиться. Родители сидели перед ним. Только что они привезли его из полицейского участка. Мама продолжала плакать, а отец с виду вечно больной, сейчас напротив обрел другой более мужественный вид. Казалось, теперь он сможет защитить сына и не допустить подобных случаев.
Все всплыло. Как он сидел в ужасном, день ото дня становящимся смертельно опасном, помещении. Как он смотрел на девушку, чье спокойствие то бесило, то кричало «какого?».
– Ты с ним заодно? – спросил он у Поли.
Он решил, что она точно одна из них. Из них…похитителей. Тот ее подкармливает, дает крышу. Она втирается в доверие, выжимает соки, узнает нужное – готова на все, чтобы не сгинуть на просторах злобного города.
– Да нет же, – устало говорила она. – Что за паранойя. И хочется тебе об этом? Мы тут не в самом перфектном месте, без удобств каких. А тут еще ты иголки под кожу вгоняешь.