Мао Цзэдун. Любовь и страх Великого Кормчего
Шрифт:
— Будда свободен от грехов и желаний, и поэтому он свободен вообще. Будда постиг суть вещей, и ему открыто скрытое.
— Это значит, что он все-все видит?
— Он все видит и все знает, и ему нельзя соврать, потому что он знает, что ты врешь.
— А он меня накажет?
— Будда не наказывает. Ты сам наказываешь себя. Ты портишь свою карму, и тебя настигнет кара.
— А если я делаю что-то в совсем темной комнате, это тоже считается? И как это можно ничего не хотеть? Зачем тогда жить?
Восьмилетний Цзэдун уже ходил в деревенскую школу, но получить там ответы на свои вопросы не мог. Вся школьная программа заключалась в переписывании канонических текстов Конфуция и зазубривания их же. А мальчика интересовало все — есть ли на самом деле демоны и злобные духи? Почему кому-то в жизни перепадает больше удачи, а кому-то меньше? Кого надо слушать — отца, который попрекает каждым куском и заставляет работать, или мать, которая защищает и рассказывает завораживающие и невероятные истории?
Отношения с отцом становились чем дальше, тем сложнее. Цзэдуну перепадало за все — за разбитую глиняную чашку, за несвоевременные вопросы во время домашней церемонии, за мечтательный вид, а потом даже за книги. При этом авторитетом для мальчика он не становился — уж слишком сильно отличался от тех героев, которыми ребенок бредил с раннего детства.
Впрочем, страдал от деспотичного отца не только маленький Ши. Мальчик все чаще замечал, что глаза матери заплаканы. Однажды он помогал ей нести от реки корзину с бельем. Женщина шла впереди, и когда она начала подниматься на крутой откос, Цзэдун увидел синяки на ее щиколотках.
— Мама, что это?
Женщина торопливо поправила одежду и сделала вид, что не услышала вопроса. Но Цзэдун умел быть настойчивым, когда хотел этого. Он забежал вперед и преградил путь матери.
— Мама, это он? Он тебя бьет? Отвечай, мама!
— Шисаньяцзы, не лезь не в свое дело! Он — твой отец, и ты должен уважать его. А в наших отношениях мы сами разберемся. Ты не понимаешь, что у взрослых все не так, как у детей. Он любит меня, просто не знает, как проявить свою любовь.
— Мама, ты сама веришь в это?! Как можно любить и причинять боль? Я убью его, если он еще раз поднимет на тебя руку!
— Не вздумай даже говорить отцу о том, что ты видел! Подрасти сначала, а потом уже будешь решать за других, что им делать и как жить!
Цзэдун не верил своим ушам — отец бьет мать, а она защищает его! В тот раз он так ничего и не сказал отцу, но в душе затаил обиду и злость. Теперь каждое замечание, каждый окрик главы семьи он воспринимал еще болезненнее, пока однажды не решился на открытое противостояние.
В тот день Цзэдун вернулся из школы неожиданно рано. Обучение подходило к концу, и подросток все с большим трудом терпел отупляющую зубрежку. Он очень любил читать и проглатывал все, что попадало ему в руки — будь то труды ученых-конфуцианцев или сказки народов мира, а вот к школе относился довольно прохладно и не упускал возможности прогулять урок, если знал, что это сойдет ему с рук.
В этот день у учителя разболелся зуб, и он оставил класс переписывать очередной список, а сам ушел к лекарю. Цзэдун молча собрал пишущие принадлежности в холщовый мешок, закинул его на плечо и отправился домой, не обращая внимания на окрики одноклассников. Дома под подушкой у него была спрятана новая книга «Заколдованный портной» Шолома Алейхема. И ему не терпелось вернутся к прерванному чтению.
Мальчик так размечтался о том, что пока дома никого нет, он сможет в тишине и покое насладиться любимым занятием, что даже не обратил внимания на открытые ворота. Он быстро скинул обувь и пошел в большую комнату, где жил вместе с братьями, но какие-то непонятные звуки остановили его на пороге. В доме явно кто-то был.
Первая мысль Цзэдуна была о грабителях, которые, очевидно, позарились на богатство его семьи и решили обокрасть дом, пока хозяева не вернулись. Вообще, воровство было не слишком распространено в их деревне. Но люди на глазах нищали, безработных становилось все больше, и грабежи уже никого не удивляли.
Цзэдун на цыпочках продвинулся вглубь дома, лихорадочно соображая, что лучше — поднять крик и спугнуть воров, или потихоньку отступить и позвать на подмогу взрослых. И вдруг он услышал знакомый голос, звучащий с непривычной интонацией.
— Ну что ты ломаешься, мой воробышек? Мы же обо всем договорились. Иди ко мне, твой хозяин отсыплет тебе зернышек на черный день.
Цзэдун остановился в коридоре, затаив дыхание, и наклонился к щели в стене. Он увидел отца, который прижимал к циновкам на полу незнакомую девушку. Она глупо хихикала и делала вид, что сопротивляется, но это только распаляло мужчину. Щеки Цзэдуна загорели огнем, а дыхание сбилось. Он был разгневан, но одновременно с этим понимал, что не может оторваться от щели в стене — он хотел видеть, что произойдет дальше.
Через несколько минут он вышел во двор. Ноги его подгибались, в голове шумело. Он знал, что обычно происходит между мужчиной и женщиной — в доме с тонкими стенами из плетеной лозы было сложно оставить что-либо в тайне — но в первый раз видел, как бесстыдно отец овладел чужой женщиной. Ему было стыдно и горько за мать, но внизу живота что-то предательски ныло, и его тянуло снова и снова пролистывать перед внутренним взором увиденные картинки.
Цзэдун убежал на берег реки и просидел там до темноты, не решаясь идти домой и не зная, как теперь смотреть в глаза родителям.
Отец надеялся, что Цзэдун продолжит его дело. Он говорил об этом все чаще, особенно после того, как мальчику исполнилось 12 лет, и он начал помогать ему вести бухгалтерские книги. Сам Мао Женшень знал грамоту ровно настолько, чтобы посчитать свои прибыли и убытки и не дать барышу обойти его стороной. Но с годами обороты его предприятия все нарастали, наемных рабочих становилось больше, и мужчине было уже трудно удерживать в голове все нюансы своего бизнеса. Цзэдун же, при всей его нелюбви к математике, обладал прекрасной памятью и цепким умом. Он в голове перемножал трехзначные цифры, и помнил объемы торговли за несколько последних лет.