Mao II
Шрифт:
В эти минуты тишины, минуты полудремы ее порой охватывала нежнейшая любовь к родителям. А еще - волнующее чувство, что с ней произошло нечто драматичное, из ряда вон выходящее: она пала жертвой секты.
Тебя загипнотизировали.
Тебя запрограммировали.
Ты смотришь точно кролик на удава.
Но бывало и по-другому: ненависть ко всем, причастным к ее похищению, догадка: это же садистская пародия на педагогику - сидишь под замком, как наказанный ребенок, и тебе читают банальную мораль. Занятно, что сами психологи именно так описывали то, что с ней якобы проделывали в Церкви.
Позвонила мать, и они мило побеседовали о практических вопросах: хорошо ли ты питаешься, мы пришлем одежду.
Мигрени
Запрограммирована.
Загипнотизирована.
Заморочена.
Когда она попыталась как бы в шутку сбежать, ненароком выскользнуть за дверь, ее грубо отшвырнули к стене. Их руки ощупывали ее сверху донизу, она уж думала, что сейчас они разорвут на ней одежду - просто чтобы насладиться треском корейской синтетики; и Скотт в сумраке придвинулся к ней поближе, проявляя дружеское участие, компенсируя нежностью то, что было отнято другими мужчинами, но для секса в знак сочувствия еще рановато, старичок (сказал он себе).
Какое-то время они ехали молча.
Брита сказала:
– Что-то я не совсем поняла насчет мужа. Вид у нее - незамужнее не бывает.
– Массовое бракосочетание. Публичная церемония с участием еще нескольких тысяч пар. Билл называет это "истерия конца тысячелетия". Сжимая миллион минут ухаживаний, нежности, любви в единый сгусток, в снежный ком, стремительно набирающий скорость, ты заявляешь: жизнь должна стать более напряженной, более зримой и сюрреалистичной, должна в панике наращивать темп собственных метаморфоз, - иначе какой в ней смысл? Берешь брак, механизм продолжения рода, дарующий нашему биологическому виду уверенность в его праве на существование, - и обращаешь его в катастрофу, в полный коллапс будущего. Это Билл так говорит. Но, по- моему, он кругом не прав.
Они ехали по Айове, потом по Иллинойсу, и Скотт созерцал два ландшафта сразу - своего первого путешествия в поисках Билла и своего возвращения с персонажем, вышедшим из книг Билла. Они видели скачущую по шоссе лошадь - оседланную, но без всадника. В передвижном медпункте Карен измерила себе давление - ей просто нравилось, когда пухлое, упругое кольцо постепенно стискивает руку.
Ты смотришь точно кролик на удава.
Но если "нормальная жизнь" означает возвращение домой, тихую комнату с кроватью, завтрак, обед и ужин в положенный час, тогда, пожалуй, можно для виду поддаться уговорам, ведь родители ее любят, а провести еще одну зиму в фургоне как-то не хочется.
Они привели Джунетту, бывшую сестру, похищенную родителями, депрограммированную, настроенную против Церкви и теперь используемую для подкопов под оборонительные валы товарок. Лицо у нее стало какое-то другое, нечистое. Карен смотрела, как та вбежала в комнату, изображая искреннюю участливость - участливость наш девиз, - а в действительности с высокомерным безразличием. Но они все равно разыграли положенную сцену, вошли в образы лучших, ближе чем кровная родня, подруг, трижды обнялись, рыдая. Психологи ждали снаружи, отбрасывая на задернутые шторы общую сросшуюся тень. Джунетта камня на камне не оставила от заповедей Учителя. Надрывным замогильным голосом зачитывала письма разуверившихся сектантов. Карен подметила, что зубы у нее неухоженные, заросшие какими-то желтоватыми отложениями. Пресловутая проблема винного камня, зубного налета. Карен схитрила - ушла глубоко в себя и там посиживала с полным комфортом, следя за ханжой Джунеттой через окошки глаз.
Ты, может быть, по своему опыту знаешь это чувство - как говорится, сам с собой в разладе: например, собираешься уйти, но хочется остаться, - и тут приводят какую-то гадину, и невольно тянет полоснуть ее по шее чем-нибудь острым.
Где-то посреди Огайо они сделали остановку - решили переночевать в мотеле. В воздухе повисла неловкость. Оба устали - от разговоров, от езды. Скотт чувствовал: она гадает, как ее угораздило сесть в машину к чужому человеку, какому- то подозрительному доброхоту, да кто он вообще такой, почему она должна сидеть с ним в комнате, очень похожей на ту бурую коробку, где ее голову пытались опорожнить, вывернуть наизнанку, словно бумажный фунтик с рисом на свадьбе. Одна и та же комната растиражирована на всю общенациональную сеть мотелей, от Тихого океана до Атлантики, и этот тип заставит меня ночевать в каждой из них.
Тогда он рассказал ей о Билле, рассказал все, что знал о творчестве, человеке, все хорошее, все плохое, о том, как глубоко врос в его жизнь сам. Она ничего не говорила, но, похоже, пыталась его услышать, вспомнить, что есть другой мир, мир литературы, уединенной жизни, росистых зарослей осоки.
Они устроили себе праздник - пошли ужинать в ресторан. Зал, куда попадаешь по висячему мостику, меню в узорчатом переплете. Она впервые посмотрела на Скотта. Иначе говоря, наконец-то его увидела, осознала, какими бескорыстно-необычайными были последние тридцать шесть часов, различила отпечаток этой необычайности на его лице. Они вернулись в номер. Для сочувственного, спасительного, нерасчетливого секса время по-прежнему не приспело, и Скотт задумался, все ли правильно делает. Она 5* рассказывала, потом заснула, потом растолкала его, чтобы кое-что досказать.
Они ей говорили: да, уход из секты мучителен, ты перестаешь чувствовать себя посвященным.
Они говорили: мы же знаем, ты хорошая девушка, просто сейчас у тебя трудный адаптационный период, а твои родители тем временем ждут, молятся и выписывают чеки за реанимацию твоей души.
Они заставили ее признать, что Церковь превратила ее в робота. Она повторяла нараспев: "Обработала меня - превратила в робота, обработала меня - превратила в робота". В ту ночь у нее в голове опять вспыхнули колючие лучи. Она встала с постели и попыталась что-то сказать женщине в наушниках, но губы не слушались, и спустя какое-то время она очнулась в туалете, стоя на четвереньках на полу: ее рвало национальными кушаньями со всего мира.
Они сказали ей: ну ладно, отправим тебя в центр реабилитации, где заблудшие, исчахшие души, изломанные самыми разными сектами и движениями, находят приют, получают консультации психологов.
Приехал Рик, привез одежду, карманные деньги, ящик с деликатесами, переложенными шикарной соломкой. И все поехали в аэропорт. В кармашке на дверце Карен нашла пестрый буклет "Как рассказывать детям о раке", стала его перелистывать. Когда все вылезли из машины, она увидела полицейского и кое-что придумала - подошла к нему и сказала, что ее похитили. И указала ему на похитителей, а те… есть такой глагол, который может ассоциироваться со спокойствием и уверенностью, но в действительности означает "растеряться"… Ага, вот: они окаменели. Да и вид у них был виноватый - и поделом им всем, даже двоюродному братцу с зеленым чубом. Итак, на тротуаре разгорелся многоголосый спор, слившийся с обычным гамом аэропорта. Кто-то возразил, что закон штата об опеке дает право… а Карен бросилась бежать, стремглав понеслась по залам, потом вниз по какой-то лестнице, ощущая, что легка, молода и ловка, пробилась сквозь толпу к дверям нижнего яруса, наружу, прыг в такси, и шепотом водителю: "В центр".