Mao II
Шрифт:
Билл начал рыться в карманах в поисках сигарет. Оба молчали - все сказанное и услышанное следовало обдумать. На ярком пропуске на лацкане Билла значилось: "ПОСЕТИТЕЛЬ. ДОПУСК ОГРАНИЧЕН".
Чарли перешел на шепот:
– Ночью мы с тобой останавливались прямо на улице и принимались спорить.
– Да, Чарли, было дело.
– Иногда ты меня страшно злил. Все эти твои экстремистские идеи. Рядом с тобой я острее чувствовал свою косность и благоразумие. Почти всякий раз ты нес околесицу, но мне никак не удавалось найти аргументы, к которым не могла бы придраться
– Кажется, мне уже пора.
– Неужели на тебя не накатывают воспоминания? Они, как внезапный прибой, захлестывают, почти валят с ног. Черт возьми, Билл, до чего же я рад тебя видеть.
– Я не вспоминаю - я помню. Постоянно. Практически все.
– Что слышно от Сары?
– Это что, обсуждение моих бывших жен в хронологическом порядке?
– Что от нее слышно?
– Все путем. Ей нравится поддерживать со мной отношения. Она очень ценит тот факт, что мы иногда все еще разговариваем.
– Правда, я ее почти не знал. Ты тогда просто карантин какой-то объявил.
– Просто она была молодая.
– Даже слишком. Ей было не по силам совершить невозможное - ужиться с писателем твоего типа.
– Да все они моего типа.
– Впрочем, жизнь показала, что мне это тоже не по силам. Так я и не уяснил, чем перед тобой провинился.
– Ты провинился тем, что стал моим редактором. Ты же знаешь, на писателей не угодишь.
– Да, что верно то верно.
– Ты был виноват уже тем, что попадался мне под руку. Любое твое слово или поступок я всегда умудрялся извратить в оправдание своей хандры.
– Сколько же счастливых лет я прожил, выслушивая писателей, - брюзжат они очень занятно. И чем большим успехом пользуются, тем жалостнее хнычут. Меня эта загадка страшно интригует. Может быть, писательский дар и способность изобретательно роптать на окружающую действительность растут из одного корня, обусловлены одной и той же чертой характера? Горечь и раздражение - первопричина творчества или его конечные плоды?
– Или то и другое сразу, - сказал Билл.
– Все жалуются на одиночество. Затворничество невыносимо. Ночью не сомкнуть глаз. Днем от сомнений и душевных мук нервы как струны. Плачьте, плакальщицы, плачьте. Прозаики переходят на интервью. Интервьюеры пишут прозу.
Денег всегда мало. Хвалят, да не за то. Ну подскажи, Билл, я весь список огласил?
– Тяжело тебе, наверное. Каждый день общаться с этими мучениками.
– Да нет, легко. Я их вожу в кабаки высшего пошиба. Говорю: "Цып-цып-цып". Говорю: "Попи- теньки-попитеньки-попитеньки". Говорю им, что в больших магазинах их книги идут нарасхват. Говорю, что читатели штурмуют торговые центры. Говорю: "Клюйте-клюйте-клюйте". Рекомендую жареного морского черта с савойской капустой. Говорю им, что вокруг прав на переиздание разгорелась целая битва. Режиссеры телесериалов интересуются, издатели аудиокниг интересуются, Белый дом заказал экземпляр для Самого. Говорю: "Отдел рекламы планирует ваш тур в поддержку книги по всей стране". Итальянцы от книги в полном восторге. Немцы закатывают глаза. Ах-ах-ах, ах-ах-ах.
– А сам ты как, Чарли?
–
– Давно здесь сидишь?
– Два года.
– А кто хозяева издательства?
– Лучше не спрашивай.
– Хотя бы намекни.
– Лимузины. Ключевое слово - лимузины.
Билл нагнулся завязать шнурки.
– Ну хорошо. О чьих еще кончинах мне следовало бы узнать?
– Нам обязательно об этом говорить?
– Наверно, не обязательно.
– Мы - следующие, - сказал Чарли.
– Нет, сукин ты сын, это я следующий.
– Билл, мне нужна твоя новая книга.
– Я пока работаю.
– Даже если у тебя есть обязательства перед нашей бывшей пыльной прелестной прижимистой лавочкой…
– Конец дописываю.
– Даже если от руин давнишнего договора что-то уцелело, лазейки всегда найдутся.
– Довожу до ума - вот чем я сейчас занимаюсь.
– Мне нужна эта книга, сукин сын.
Они заерзали в креслах. Чарли, скривившись, согнул правую ногу в колене. Одновременно поднявшись, оба повели плечами, разминая мышцы. Билл глянул в восточное окно - небосвод точно фреска на производственную тему: арочные мосты, башенные краны, фабричный дым над Куинзом.
– Ты не отшельник, не лесник, пописывающий книжки, не чудак-самородок. Ты - загнанная дичь. Ты не пишешь политических памфлетов, не опираешься на реальные исторические события, но все равно слышишь у себя за спиной возмущенный рев. Вот в чем противоречие, Билл.
– Похоже, мне дрянные ботинки всучили.
– Насчет Лондона позвони мне сегодня вечером домой. Вот мой телефон. Или, самое позднее, завтра прямо сюда, по возможности до полудня. Самолет у меня ночью. По-моему, тебе необходимо это сделать. Помни. Хотя бы один писатель покинет застенки убийц.
Охранник ждал в приемной. Билл спросил у него, где мужской туалет. Охранник открыл дверь своим ключом, подождал у сушилки. Билл поискал по карманам баночку с лекарственным коктейлем, наконец нашел, вытащил заранее приготовленные дольки амфетаминовых таблеток трех разновидностей - голубые, розовые и белые. Положил их на язык, но, обнаружив, что вода из крана течет только пока отжимаешь пальцем клапан, выплюнул таблетки на ладонь, попросил охранника включить холодную воду. Охранник с готовностью помог. Билл опять положил таблетки на язык, подставил под кран сложенные чашечкой ладони, набрал в рот воды, проглотил, закинув голову. Охранник посмотрел на него, точно интересуясь, все ли прошло по плану. Билл кивнул. Они вышли, сели в лифт и вместе спустились в вестибюль.
Не дойдя до выхода, примерно в пятидесяти метрах от овальной стойки, прямо перед указателем, где перечислялись находящиеся в здании фирмы, Билл замешкался. Обнаружил, что за дверями ждет Скотт - вон он, у дальнего края витрины, выступающей на тротуар наподобие эркера, под углом к подъезду. Скотт стоял к витрине спиной, в руках у него был небольшой сверток - наверняка книги. Билл попятился от стеклянных дверей и закурил. Глубоко задумался, сложив руки на груди, слегка склонив голову к левому плечу.