Марафон длиной в неделю
Шрифт:
— Вы сегодня днем выходили из монастыря, не так ли?
Майор думал, что монахиня и теперь будет игнорировать его вопросы, но она оторвалась от четок и ответила, взглянув на него:
— Разумеется.
В ее глазах майор не увидел даже тревоги. Невольно подумал, что Павлов все же мог ошибиться или же у сестры Надежды была необыкновенная сила воли. Скорее всего, второе предположение было ближе к истине, и майор понял, что поединок с этой женщиной, должно быть, не предвещает ему ничего хорошего. Потому и спросил со всей откровенностью:
— Зачем переодевались в голубую кофту и ездили по городу на велосипеде?
У кармелитки едва заметно затрепетали ресницы, и, глядя из-под них, она произнесла спокойно:
— Меня с кем-то спутали.
Бобренок оглянулся на старшего лейтенанта, но тот покачал головой.
— И вы не заходили в дом, что в Вишневом переулке?
— Даже не знаю, где он.
— Допустим. Расскажите тогда, что делали в городе и где были? Прошу детально.
Монахиня снова взялась за четки, подержала одну белыми ухоженными пальцами, сжала так, что ноготь побелел, — лишь это выдало ее волнение. Но ответила она ровно и уверенно:
— Утром я пошла в больницу, как всегда, помогала больным, а потом молилась у святого Юра.
— До которого часа?
— Вышла из собора в начале четвертого.
Бобренок снова невольно оглянулся на Павлова, хоть и знал, что в три часа старший лейтенант уже послал своих людей, чтобы позвонили в комендатуру.
— Кто может подтвердить, что вы говорите правду? — спросил он у монахини.
Сестра Надежда обиженно заерзала на скамье, но сразу овладела собой и ответила:
— В больнице есть немало людей, которым помогала. А у Юра... — развела руками. — Там я общаюсь с богом, а не с людьми...
— До которого часа находились в больнице?
— До двенадцати.
Выходит, у кармелитки было не менее трех часов — достаточно времени, чтобы объехать на велосипеде полгорода.
— Может, видели в соборе кого-то из знакомых?
— Когда я молюсь, то не смотрю по сторонам.
— И приблизительно в четыре были уже в монастыре? — просто так, для порядка, задал еще один вопрос Бобренок.
— Да, в четыре, — подтвердила кармелитка и искоса взглянула на игуменью, словно ожидая подтверждения, однако мать Тереза стояла с каменным лицом, будто и не слышала их разговора.
— Итак, вы утверждаете, что не были в доме номер восемь, что в Вишневом переулке? — иронично усмехнулся Бобренок.
— Никогда.
— Ну и ну! — воскликнул Бобренок почти весело. — Придется свести вас с дворником и жильцами этого дома. Забавная будет встреча, пани Грыжовская.
В один миг от невозмутимости кармелитки не осталось и следа. Теперь отчетливо стало видно, какого неимоверного труда стоила ей демонстрация внешнего спокойствия. Стараясь не выдать свое волнение, она недоуменно пожала плечами, — дескать, не понимает, о чем идет речь.
Майор задумался на несколько секунд и поинтересовался:
— Давно вы постриглись? — Заметил, какая-то тень легла на ее лицо, и повторил: — В монахини когда пошли?
— Еще до войны. — Монахиня подняла на Бобренка глаза и усмехнулась одними губами, грустно, даже скорбно, будто извиняя этому чужаку его бестактную назойливость.
— И все время в этом монастыре?
Сестра Надежда снова покосилась на игуменью, словно ожидая от нее поддержки, но не получила ее и ответила:
— Нет, я тут совсем недавно.
«Да, — подумал Бобренок, — в этом что-то есть, по-видимому, ответ на все наши вопросы». Но вел разговор дальше ровно, ничем не выдавая своей заинтересованности:
— С какого месяца?
— С июня.
— Этого года?
— Да.
— А в каком монастыре пребывали раньше?
— В Кракове.
«Конечно, — усмехнулся про себя Бобренок, — попробуй проверить, когда Краков еще под немцами».
— Почему же решили перебраться именно во Львов? — спросил он.
— Потому что я тут родилась, — ответила монахиня уверенно. — Неподалеку от города. Село Воля-Высоцкая, под Жовквой.
— И есть у вас родственники в этой Воле?
— К,сожалению, нет. Но односельчане должны помнить моего отца. Стефан Кундяк. Он умер еще перед войной, и мать переехала к брату в Краков.
— Именно теперь вас потянуло в родные места? Но ведь где та Воля-Высоцкая, а где Львов?
— Что же делать, в Воле-Высоцкой нет монастыря, — ответила она сухо.
— Не все ли равно, где молиться богу? В Кракове или во Львове?
— Поблизости от этого города погребен мой отец!
— Несомненно, причина уважительная, — не без иронии согласился майор. Оглянулся на игуменью. — Это правда? — спросил он.
— За сестру просил сам митрополит.
— Шептицкий?
— Да.
— Он сам велел, чтобы вы взяли сестру Надежду?
— Да, позвал меня и сказал, что это желательно.
— И ничем не объяснил своего решения?
— Не мне обсуждать его.
Вдруг у Бобренка мелькнула одна мысль. Он наморщил лоб, стараясь сосредоточиться, выключился на какой-то неуловимый миг, конечно, никто не заметил этого, а майору хватило нескольких секунд, чтоб утвердиться в своей мысли, и он спросил:
— Митрополит предупредил вас, чтобы сестру Надежду не обременяли монастырскими заботами?
— Откуда знаете?
— Но ведь это так?
— Святой отец поставил условие, чтобы сестра пользовалась полной свободой.
— И это не удивило вас?
— Все от бога, и святому отцу виднее.
— Значит, сестра Надежда могла оставлять монастырь, когда ей заблагорассудится? И возвращаться так же?
Игуменья наклонила голову в знак согласия.
— Вы не расспрашивали сестру Надежду, куда и зачем она ходит? И что делает?