Марджори в поисках пути
Шрифт:
Марджори с любопытством посмотрела на Майкла, в то время как он закурил еще одну длинную тонкую сигару. Он курил их почти постоянно; они были странного шоколадно-коричневого цвета, без ободка, и их аромат был чрезвычайно насыщенный и приятный. Она видела, как Майкл после обеда часами играл в карты в одном из салонов с тремя пожилыми англичанами, и он редко был без сигары.
— Много ли говорят об обывателях в вашем клубе «Киванис»? — спросила она.
Быстро взглянув, он ответил:
— У нас
Сначала Иден танцевал старомодно, чопорно и казался довольно утомленным. Но затем он заинтересовался этим, и Марджори обнаружила, что получает удовольствие от того, как он танцует. Она также получала удовольствие от бесед с ним. Пока они потягивали свои напитки, он задал несколько точных вопросов о «Томе Джонсе», зная, казалось, книгу наизусть. Он сказал, что единственные писатели, которые пишут подобно Филдингу в наши дни, — это авторы детективных романов.
— Ну, благодарение Богу, кто-то еще отзывается добрым словом об авторах детективных романов, — сказала она. — Мой… парень, с которым я дружу, годами пилил меня за то, что я читала детективы.
— Он сноб, — сказал Иден. — Если нет тайны, я не буду читать. Я думаю, что вслед за докторами, главными благодетелями человечества, идут авторы детективных рассказов.
— Он сноб, — подтвердила Марджори, — он наихудший интеллектуальный сноб, которого я когда-либо встречала. Но по крайней мере он признает это.
— Где он сейчас?
— В Париже. Я собираюсь туда, чтобы вернуть его на землю и заставить на мне жениться. Если я сумею.
Иден обычно сдерживал и тщательно подавлял в себе улыбку, его глаза оставались мрачными, но теперь абсолютно другой взгляд озарил его лицо, прелестный отблеск теплого понимания и удовольствия. Подобно солнечному просвету в облаках в серый день его улыбка появлялась и исчезала.
— И вы действительно поэтому собираетесь в Европу?
— Да.
— Ну, держу пари, вы преуспеете.
— Я тоже надеюсь. Я гоняюсь за ним четыре года.
Марджори наклонила голову по направлению к столу на другой стороне танцплощадки.
— Та блондинка, вон там, продолжает смотреть на вас. На случай, если вы заинтересуетесь.
— Неужели! — Иден мельком взглянул в сторону блондинки, которая сидела с коренастым мужчиной, тоже блондином.
На этом расстоянии она выглядела необыкновенно очаровательной. Марджори не замечала ее раньше на корабле. Она улыбнулась Идену, взмахнув пальцами в коротком жесте приветствия. Он сделал маленький поклон, затем отвернулся, наморщив лоб; шрам стал еще глубже. Когда лицо разгладилось, Марджори едва его заметила.
— Вы знаете ее? — спросила она.
— Слегка. Я встречал ее на Шамплейн несколько месяцев тому назад, по пути домой.
— Она
— Она манекенщица — немка.
— Вы часто ездите в Германию?
— Главный мой бизнес там.
— Тогда вы не еврей.
С холодной улыбкой он покачал головой.
— Я полагаю, мне было бы не очень приятно, если бы я им был.
— Как сейчас в Германии? — спросила Марджори, помолчав.
— Неважно.
— Вы когда-нибудь видели… ну, что-нибудь из того, о чем читали?
— Я никогда не был в концентрационном лагере, если вы это имеете в виду. Я видел, как штурмовики крушат ресторан. Они похожи на футболистов, грубо развлекающихся после игры. В самом деле, если понаблюдать, в этом есть что-то комичное. Они смеются и шутят. Когда видишь, как полицейский проходит мимо, глядя при этом в другую сторону, то тебя слегка бросает в дрожь, только и всего, начинаешь думать, будто это сон.
— Вы думаете, будет война?
Иден закурил, недолго помолчал и посмотрел ей в лицо.
— Ну, я скажу вам, Марджори. Они построили длинные шестиполосные шоссе повсюду в Германии, эти широкие белые реки бетона, тянущиеся за горизонт, абсолютно пустые, нет ни одной машины на них. Дороги не идут в какое-нибудь место, не идут вокруг городов, они идут прямо к границам, как широтные параллели, и останавливаются. Для чего такие дороги?
Марджори было очень жаль, что она затронула эту тему. Ей было весьма неловко под прямым взглядом Идена.
На протяжении последних лет она боялась даже подумать о Германии. Иногда, во время беспокойных ночей, ее мучили кошмары, будто ее преследуют через весь Берлин штурмовики. Часто она не могла поверить в реальность того, что где-нибудь на зеленом лике земли люди будут делать с другими людьми то, что, как рассказывали газеты, нацисты делали с евреями. Она надеялась, что в конце концов эти зверства окажутся главным образом газетной болтовней, подобно рассказам времен мировой войны о том, как немцы ели бельгийских детей. Ее мучила совесть из-за того, что она должна отдавать часть своих сбережений организациям беженцев. Более того, ее мозг не воспринимал нацистов.
Она выговорила с тревогой:
— Вы знаете, я стыжусь самой себя. Вы вселяете в меня ужас, и все, что я хочу сделать, — это сменить тему разговора.
— Так делают все, Марджори.
— Я еврейка. Меня это беспокоит чуть больше.
— Евреи — всего лишь люди.
Выждав момент, чтобы рассмотреть его спокойное лицо, она сказала:
— Это самый лучший комплимент, который нам можно сделать, во всяком случае, произнесенный таким тоном.
— Я не настолько уверен. Сейчас я не очень-то в восторге от людей. Я считаю, предоставьте мне выбор — и я буду лучше кошкой или медведем.